Но Саша по обыкновению винил одного себя. За час, проведенный в стенах коридора частной больницы, он раз пять забывал о том, что помимо него здесь есть кто-то еще, раза три сжимал подпрыгивающее колено, стараясь унять дрожь и понять, что происходит с его телом и почему так тяжело держать себя в руках. Ведь раньше это получалось у него так быстро и мастерски, что он сам удивлялся своему хладнокровию, нередко вызывая порицание окружающих. Раньше можно было пустить слезу. Можно было уделить минуту-другую самобичеванию, чтобы чувства не помешали ему в работе. Но сейчас так уже совсем не получалось. Он утратил это умение. Утратил в ту секунду, когда понял, что Анджеллины больше нет. Теперь слезы жгли ему глаза каждый день, и он не понимал почему; сейчас даже мысленно возвращаться к судьбе собственной страны стало невыносимо тяжело. Все внутри перемешалось, и этот хаос был Саше так непривычен, что каждый раз он терялся, не зная, как с ним совладать.

Нет, все эти потрясения больше не для него. Он явно не выдерживает их. Потеря Анджеллины размягчила его, сделала слишком уязвимым, и он уже не мог так легко жить с мыслью, что по его вине кто-то погиб.

Щелчок открывающейся двери вернул его к жизни. Ему хватило доли секунды, чтобы принять непринужденный вид, встать и придать голосу твердости – это всегда получалось неосознанно, а непрожитые подавленные чувства и дальше складировались в его переполненном бессознательном, и он чувствовал, как оно трещит по швам, готовое вот-вот лопнуть:

– Как он?

Врач протер очки. Джоан встала и принялась переминаться с ноги на ногу, не в силах больше совладать с волнением.

– Он потерял слишком много крови. Мы сделали ему переливание. Его жизни больше ничто не угрожает.

Саша громко выдохнул, и Джоан схватилась за сердце, закинув голову кверху.

– Когда он придет в себя?

– Через два часа, но не обещаю, что парень с ходу сможет ответить на все ваши вопросы. Так что с беседами лучше наведаться завтра утром.

– Сколько времени нужно на реабилитацию?

– К суду успеет оправиться. Но ему лучше оставаться здесь. Не переживайте, прессе сюда дорога заказана. Они не узнают о том, что случилось.

– Волнует меня вовсе не пресса.

Врач понимающе кивнул.

– У нас хорошая охрана, но обещать полную защиту мы не можем. Слишком много людей желают убить его собственными руками, и кто именно – не всегда легко понять. Может, это медсестра, а может, уборщица или даже сам охранник.

– Ваше Высочество, – рядом с ним встала Джоан, – позвольте мне остаться здесь. Я хочу все исправить. В этот раз я буду внимательна, и если с ним что-то случится, пусть я умру вместе с ним!

– Джоан… – Эти слова глубоко задели Сашу, напомнив, что он за все это время ни единым словом ее не успокоил. – Я не виню в этом тебя. Виноваты Джин, он и я – за то, что допустил все это.

Губы ее дрожали. Как же непривычно было видеть Джоан, обычно такую сдержанную, плачущей! И даже в этом была его вина.

– Я не виню тебя, – повторил Саша, слабо улыбаясь. – Я должен был сказать тебе это сразу, пока ты не напридумывала себе обвинений.

– Спасибо за вашу доброту. Но я все равно хочу остаться здесь.

– Я буду рад.

Она благодарно кивнула, чуть склонившись, как кланяются королевским особам.

– Не надо так делать, – заметил он, взял девушку за плечи и выпрямил, смотря ей прямо в глаза. – Я такое не люблю. Глупо кланяться людям.

Она закивала ему, утирая слезы.

– Хорошо, Ваше Высочество. Я останусь здесь с вашего позволения, но хотела бы взять с собой Анису. Она была добра к Александру. И я ей доверяю.

– Я тоже так думаю, но разве у нее сегодня не выходной? У нее ведь дети.

– Если объяснить ей ситуацию, уверена, она приедет.

– Хорошо, я позвоню ей сам.

«Но прежде поговорю с той сволочью».

Сначала Саша собирался поехать к нему в Делиуар, но частые перелеты порядком утомили его, и он решил обойтись звонком, в душе радуясь, что благодаря этому не увидит лица Дирка.

По дороге до замка он размышлял, с чего стоит начать разговор. Обвинений и злости у него было предостаточно, чтобы удивить Дирка, но к моменту, когда он добрался до своего кабинета, сомнения перекрыли его уверенность в необходимости звонка. Зачем все это? Неужели ему удастся найти такие слова, благодаря которым удастся достучаться до Марголиса и устрашить?

Саша почти передумал, когда, проходя мимо комнаты Александра, застыл. Сломанную дверь к его приходу уже убрали, в комнате прибрались, но казалось, что из нее все еще тянулся резкий металлический запах крови. Или ему уже мерещилось?

Нет, он не мог оставить это как есть. Он должен все высказать Дирку, чтобы хотя бы высвободить свою злость, иначе мог взорваться.

Он зашел в кабинет и набрал номер отца.

Гудки остались без ответа. Сашу это нисколько не удивило, но сдаваться он и не думал. Уж слишком манила возможность наконец-то поставить точку в их отношениях.

Номер снова был набран.

Он терпел его слишком долго, заставляя себя видеться с ним, успокаивая мыслью о выгоде, терпя унижения и грязные разговоры, сдерживая рвотные позывы при мысли, что в нем видят подобие его любовницы и матери в одном лице… Но нападение на Александра стало последней каплей. Больше он не позволит Дирку собой помыкать, входить в его дом, когда вздумается, и вредить тем, кого он отчаянно старается защитить. Его больше ничто не держит рядом с таким папашей.

Гудки прервали шорохи.

Саша не ждал, что Дирк возьмет первое слово на себя.

– Дирк, после того, что ты сделал, я не желаю видеть тебя. Я терпел тебя слишком долго и больше не стану наступать себе на горло. Не знаю, имеет ли смысл говорить о том, какой ты подонок, – для тебя это скорее комплимент, чем оскорбление, – и не знаю, есть ли такие слова, благодаря которым ты по-настоящему ощутишь всю мою ненависть и разочарование, но я хочу, чтобы ты знал: я больше никогда не желаю видеть тебя. Больше всех на свете я ненавижу таких, как ты, извращенцев, которым нет дела до чувств людей!

– От кого же я это слышу?

Саша крепче сжал телефон.

Голос Дирка был непривычно низким и глубоким, как если бы он охрип или был сильно пьян.

– Нет, конечно, ты не извращенец, и даже не предрасположен к этому, но в остальном чем ты лучше меня? До гибели Анджеллины тебе также не было дела до чувств других. А теперь ты размяк, тебя мучает вина, и в тебе проснулся синдром спасателя. – Мужчина прокашлялся, выдержал несколько секунд и продолжил тише: – Ладно, не хочу это