После всего, что вы сделали?! Да я с трудом сижу сейчас рядом с вами, и руки мои дрожат – так сильно хочется убить вас. Вы подлый, жестокий, продажный, эгоистичный человек! Вы не заслуживаете ни капли любви!

– Александр, я одарю вас всем, о чем вы только пожелаете.

– Вы хоть слышите себя? Да лучше умереть сейчас же в муках!

Александр перестал осознавать, какую опасность для него представляет человек напротив. Ярость ослепила его, и он почти прокричал:

– Вы не станете мне близки, даже если подарите все деньги мира и вернете того, кто мне дорог! Никогда, никогда не бывать этому!

– Чего вам стоит хотя бы сделать вид, что я вам небезразличен?

– Вы мне действительно небезразличны, иначе я не стал бы вас проклинать. Найдите себе другую жертву.

– Мне не нужны жертвы, я лишь хочу благосклонности от вас…

– Почему?! – подскочил он с места, и Дирк неосознанно вжался в спинку кресла. – Почему вы прицепились ко мне? Почему никак не оставите в покое? О нет, стойте, я, кажется, знаю. Вам было завидно все это время. Вам хотелось недоступного. Вы хотели этого так сильно, чтобы всего лишь потешить свое скучающее эго, и озвучили то унизительное вознаграждение за деньги. Вы завидовали Каспару, дождались его гибели и вот теперь пришли забрать то, что, считаете, принадлежит вам по праву. Но на деле я вам не нужен. Все это – ваш идиотский азарт! Стремление завладеть запретным и неподкупным. Вот что я вам скажу: такое отношение к людям – это не любовь и не ее уродливое подобие. Вы даже не понимаете этого – так черна ваша душа! Я безмерно рад тому, что вы скоро подохнете, и молю бога, чтобы ни один человек на земле не проявил к вам сострадание и человечность, пока вы не испустите свой последний вздох. Вы не достойны ничего светлого, ничего доброго. Вы заслужили участи куда страшнее, чем та, которую уготовил вам господь на этой земле, и меня тешит мысль, что худшие муки у вас только впереди.

Глаза Дирка помутнели от гнева. Он не заметил, как вскочил на ноги и ударил Александра по лицу, прорычав в бешенстве:

– Мне надоели ваши препирания!

Александр коснулся горящей щеки, не смея поднять голову. Отвага моментально отступила, и ужас снова овладел им.

Знать о себе такую жалкую правду Дирку Марголису было стыдно, невыносимо до дрожи в поджилках. Ее он смог бы стерпеть даже из уст сына, к чьим колкостям и унижениям давно привык. Но услышать такое от Александра – второго после Саши, которому он позволял так с собой обращаться, – оказалось особенно унизительно, за гранью его терпения и понимания. Невозможно уложить в голове, что тот так легко его раскусил. И вот теперь Александр знал, какое жалкое существо таится за ширмой богатства и высокомерия. Не просто знает, но и злорадствует, тыча правдой в лицо. Самолюбивый богач, нуждающийся в любви. Настолько черствый и жестокий, что не видит разницы между принуждением к любви и любовью настоящей, и все же отчаянно нуждается в ней. Какой позор!

Дирк прижал его к стене. Торжественная улыбка искривила лицо Марголиса, и вокруг рта проступили глубокие морщины.

Вот он, Александр. Даже тяготы жизни, нездоровая бледность и круги под глазами не лишили его того очарования, которое намертво приковало внимание Дирка. Такой хрупкий, что стоит лишь немного надавить, и он сломается.

Но что-то было не так, Дирк отчетливо это осознавал. Глаза юноши, обычно такие яркие и живые, посерели и заполнились горючими слезами. Тело его после нескольких бесполезных попыток высвободиться обмякло, и в ожидании своей участи, похоронив всякую надежду на спасение, он испустил обреченный вздох. Это жалкое зрелище что-то всколыхнуло в Дирке, и он замер в паре сантиметров от юношеского лица. Ясность ума вернулась к нему, и все, что он сделал, уже воспринималось не как презираемый им акт насилия, которое не страшился практиковать его отец. Неужели сам Дирк стал как он? Неужели начал относиться к этому юноше так же, как когда-то Гедалия отнесся к его матери, прежде чем задушить на глазах ребенка?

Это окончательно вернуло ему рассудок.

Марголис неловко отступил, и стоило Александру почувствовать, как ослабевает хватка на запястьях, как он сжался и отступил.

– Я… я бы никогда не сделал с вами такое.

В жизни Дирк не поднимал ни на кого руки, как и не принуждал силой сблизиться с ним. И вот он впервые покусился на человека против его воли, зная, что встретит сопротивление. Не думая ни о чем, кроме как о том, чтобы хоть так почувствовать с ним душевную близость. Иначе он не представлял, как это сделать, и поначалу ему и в голову не пришло, насколько это неправильно.

Таблетки. Он забыл выпить свои таблетки.

Они возвращали на место слетевшие механизмы его сознания, винтик за винтиком, так складно и точно, что ни у кого не было сомнений в его вменяемости.

И вот его впервые застали таким, каким он всегда и был – одуревшим и не отдающим себе отчет в том, что творит. Таким же, каким был Гедалия. Старый извращенец.

– Мне очень жаль.

Дирк нащупал во внутреннем кармане пиджака блистер, выдавил таблетку на ладонь и поспешно закинул в рот.

Александр смотрел куда-то вниз невидящими глазами, еле дыша.

Дирк хотел что-то объяснить. Чувствовал, что должен. Но знал: что бы ни сказал, дороги назад уже нет. Теперь любые его слова, даже самые ласковые и добрые, будут восприняты не лучше, чем угрозы. Теперь-то он в самом деле потерял возможность быть признанным королем.

Он вышел из комнаты, хлопнув дверью, и как только этот хлопок раздался в голове, чувства Александра вырвались наружу, он бросился на кровать и истошно завопил, сжимая волосы на голове, словно желая вырвать их. Боль от этого почти не проявлялась в его сознании.

– Джин, что происходит? – послышалось где-то в коридоре.

Не голос ли это Джоан?

Он поднял голову. Шаги приближались, становясь тверже, решительнее, в них чувствовалось угрожающее негодование.

Наконец шаги стихли у порога. В комнату заглянула Джоан.

– Боже правый! – воскликнула она, всплеснув руками. Потребовалась секунда, чтобы проанализировать увиденное, и ее сердитый взгляд обжег невозмутимую Джин. – Ты отстранена до распоряжения Его Высочества. А теперь уйди с глаз моих и передай Ребекке, чтобы принесла… Ох, нет, лучше сделаю все сама.

Она залетела в комнату, словно фурия, сморщила нос… затем, словно передумав, зашагала к окнам и открыла их.

– Терпеть не могу восточные ароматы, – призналась она, оборачиваясь к Александру. Багровое пятно от тяжелого удара еще не успело побледнеть на его щеке. – Боже милостивый!

Она забежала в ванную и вернулась с аптечкой. Села рядом с Александром, положила на постель упаковку ватных