с такой привлекательной внешностью, которой годы были не просто неподвластны – они делали его только краше; человек, способный на одни из самых обворожительных улыбок, какие только можно представить; человек, чей мелодичный голос звучит так же приятно, как сладкая песня; и вот он способен на ужасные, непростительные вещи, ломающие другим людям жизни. Как все это могло сочетаться?

– В вас столько страха и при этом дерзости, – заметил Дирк с неприкрытым восхищением. – Такое редкое и интересное сочетание, что я теряюсь.

– Вы ведь обещали! Вы давали слово, что больше не потревожите меня.

– Да, но, признаюсь честно, почти сразу же его нарушил, когда вмешался в вашу незавидную жизнь в тюрьме, освободил и нашел единственного в мире адвоката, который взялся за ваше дело.

– Ни о чем из этого я не просил! – бросил юноша, нисколько не впечатленный.

– Но без этого вас бы прямо сейчас жестоко насиловали в тюрьме. Вы это хоть осознаете? Так что будьте благодарны и выслушайте меня.

Александр открыл было рот – то ли в решимости ответить, то ли от ошеломления, – но у него перехватило дыхание.

Добившись молчания, Дирк по-хозяйски пристроил руки на подлокотниках и заговорил томно, медленно, словно оттягивая момент, когда его выпроводят:

– Мне известно о том, что вы не оказываете никакой помощи адвокату, словно хотите проиграть и наконец-то отправиться на стол для смертников. Вы все-таки смирились со своей участью? Молчите. Что ж, я сам прекрасно знаю ответ на свой вопрос, но надеялся услышать его от вас. Итак, вы выбрали смерть. Жизнь больше не кажется вам привлекательной, Каспара рядом больше нет…

– Не смейте говорить о нем! – процедил Александр сквозь зубы.

Даже разговоры о Каспаре со стороны Дирка воспринимались как оскорбление, словно тем самым он пятнал неприкосновенную память о нем. Нет, он больше не должен даже произносить его имя.

Дирк помолчал полминуты, обдумывая его слова и неподдельную, неприкрытую ярость вкупе со страхом, когда Александр огрызнулся. Мысль о том, что его боятся до дрожи, но все же находят смелость защитить то святое, что было так дорого, больше поразила его, чем развлекла. И разозлила.

– Погоревали и хватит. – Нелегко Дирку было скрыть раздражение, но холодность и сдержанность смягчили нотки неприязни. – Отпустите его уже наконец. Помер и помер, вы не могли ему помочь. И теперь из-за гибели одного человека, на котором вы зачем-то центрировали всю свою жизнь, – готовы распрощаться с ней. Александр, я знал, что вы сентиментальный, но не настолько же. Очнитесь. Оно не стоит того. Он не стал бы так убиваться, если бы все случилось наоборот и погибли бы вы, и вы прекрасно об этом знаете. В мире еще столько всего, что вы можете познать. Губить ее из-за одной потери… Да вы сумасшедший! – взмахнул он руками, вскинув брови и странно улыбаясь. – Такая расточительность – это кошмар и вздор. Самая глупая смерть из всех возможных – умереть, потому что умирает кто-то близкий или родной.

Дирк выдержал паузу, рассчитывая на яростный протест. Но его не последовало.

На удивление, Александр не почувствовал в себе и искры сопротивления. Ему не захотелось возразить. Что толку? Его все равно никогда не поймут люди, которые сами ни разу не любили и не были любимы. Раньше это даже ранило Каннингема, но сейчас ему уже стало все равно, как если бы пришлось объяснять годовалому ребенку, почему он в будущем потеряет интерес к любимой погремушке… Бессмысленно.

– Есть еще столько всего, что вы можете сделать. Мне больно смотреть на то, как вы повесили нос в ожидании смерти. Я обещаю вам, что вы выйдете из зала суда свободным человеком. Попытки Саши защитить вас благородны, но у него ничего не выйдет. Я единственный могу дать вам новую свободную жизнь, о которой вы всегда мечтали. Я один, Александр. Подумайте хорошенько, прежде чем отказывать.

– И какова же цена? – спросил Александр, не подумав, что каждый его ответный вопрос поддерживает их разговор, отвращение и тревогу.

– Что вы сразу о цене?..

– Нет такой вещи, которую вы сделаете безвозмездно.

Дирк ощерил зубы.

– Сразу скажу, что Саша не должен знать о нашем разговоре, – почесал он затылок. – По закону жанра именно в те моменты, когда человек понимает, в чем заключается его истинное счастье, бог посылает ему испытание. Мое, к сожалению, пройти невозможно. – Марголис хлопнул себя по коленям. – Я болен. От моей хвори нет лекарства, и осталось мне недолго. Вы должны быть счастливы – ваши проклятия сработали, и вот я на грани смерти. Забавно получается: я самый богатый человек на планете, но никакие деньги не подарят мне исцеление. В своей жизни я сделал много неправильных вещей, за перечислением которых можно скоротать вечер-другой, и на божью милость рассчитывать не приходится, даже если я сию же секунду пожертвую все свое состояние бедным и покончу с нищетой и голодом.

Первые мгновения Александр не понимал, как относиться к этой новости, потому неподвижно сидел, тупо смотря на переносицу Дирка. Ему не послышалось? Неужели хоть какая-то его мольба была услышана?

– Вы, видно, считаете себя самым несчастным человеком на свете, но вы обладали богатством, каким никогда не обладал я. Признаться честно, я никогда не осознавал, насколько она важна. Как бы банально это ни звучало, это любовь. Вы знаете, что это такое. И Каспар тоже знал. Его уже нет с нами, но моя зависть к нему никак не желает умирать вместе с ним. Говорят, счастье не купишь за деньги. До недавних пор я считал, что это утешительный абсурд и оправдание, выдуманное бедняками. Но что, если счастье в любви? Тут как ни старайся, единственное, что ты сможешь купить, – это ее тень. С моим послужным списком, как вы можете догадываться и, уверен, как вы давно мечтаете, мне прямая дорога в ад, где я займу место рядом с отцом и где не будет не то что любви, но и денег и роскоши. Только огонь и вечные мучения – звучит до дрожи пугающе и в то же время любопытно, не правда ли? – Дирк испытующе взглянул на юношу. В его глазах больше не было усмешки над собственной судьбой, стремления облачить ее в романтический образ, чтобы справиться с истинным страхом перед тем, что его ждет. Нет, он осознавал все как никогда, потому и пришел сюда. Ему даже не следовало продолжать говорить, – а с каждым словом признаваться в своей нужде в некогда высмеянной любви становилось все труднее, – чтобы Александр догадался, чего от него добиваются.

Дирк повернулся к окну – так явно читалось возмущение на лице Александра, что было невозможно на это смотреть.

– Вы хотите любви?.. – едва не захлебнулся Александр собственным вздохом. –