дисков и белый флакон с прозрачным раствором.

– Наверное, сильно болит. – Девушка намочила ватный диск жидкостью и принялась прикладывать к горящей щеке. – Через минуту вы почувствуете заметное улучшение. А через полчаса и вовсе забудете, что щека болела.

Закончив, она схватила с обеденного стола у стены напротив стакан, наполнила его водой из графина, вытащила из аптечки бутылочку с успокоительным, капнула несколько капель в стакан и протянула ему.

– Чтобы успокоиться.

Тот охотно осушил его, и то ли холодная вода остудила Александра, то ли успокоительное было настолько действенное, но уже спустя минуту ему стало спокойнее.

– Я прошу прощения за то, что случилось. Во многом это моя вина. Я пообедала и неожиданно уснула. Бьюсь об заклад: эта Джин что-то добавила мне в кофе, чтобы усыпить и принять мистера Марголиса. Другие служанки не осмелились бы самовольно это сделать. – Она поставила аптечку на пол, подошла к шкафу, вытащила оттуда плед и положила его на кровать. – Но не переживайте, сухой из воды Джин не выйдет, а мистеру Марголису сюда дорога заказана.

– Вы разве не боитесь его?

– Конечно боюсь. Таких людей, как он, вообще не стоит злить. Но я не питаю к нему добрых чувств с той самой минуты, когда выяснилось, что Его Высочество – его сын.

– Разве не должно было быть наоборот?

– Должно, но Дирка сложно назвать хорошим отцом. Саша два месяца пробыл в плену, его пытали, и Марголис об этом знал, однако предпочитал оставаться в стороне. Саша рос, в сущности, один, без нормальной семьи. И я бы не сказала, что это был его выбор, а скорее необходимость или… безысходность, – тихо вымолвила она последнее слово. – Его жизни вообще не позавидуешь. Не могу определить, я его больше уважаю или жалею.

Она дернула головой, словно очнувшись от сна, и схватилась за плед.

– Не знаю, когда вернется Саша, но вам лучше пока прилечь и отдохнуть. Давайте я вас укрою.

– Вы так добры ко мне из-за того, что он добр?

– И да, и нет. – Джоан накрыла Александра пледом до плеч. – Я делаю свою работу, и стараюсь делать ее хорошо. Но… Не походите вы на того, о ком все говорят. Я видела плохих людей, настоящих мерзавцев. Вы на них не похожи.

От чувства безмерной благодарности улыбка Александра вырвалась сама собой.

Она кивнула ему, обходительно улыбнувшись в ответ, и направилась к выходу.

– Джоан, – позвал он ее тихонько.

– Да?

– Посидите со мной, пожалуйста, пока я не усну. Если вы не заняты.

– О-о-о, – только и вздохнула она растерянно, – хорошо, но только пока вы не уснете. Не переживайте. Никто и носа не сунет на этаж без моего ведома, и я непрерывно буду следить за вами по камерам.

– Спасибо.

Он повернулся к окну, но кресло напоминало ему о Дирке, и пришлось повернуться лицом к двери.

С Джоан было так спокойно, что уснул юноша, к собственному удивлению, быстро, а когда проснулся, ее уже не было рядом.

На улице стемнело. Он хлопнул в ладони, и комната мгновенно озарилась светом. Настенные часы показывали семь часов.

Холодный ветер по-прежнему проникал через открытые окна, но въедливый восточный аромат все никак не желал покидать его покои.

Теперь, когда он остался один, некому было отвлечь его от тревожных мыслей, и они с новой силой стучались в закрытые успокоительным двери. И хотя он не чувствовал тревогу и страх напрямую, он ощущал силу их ударов по двери. Знал, как сильно они хотят его растерзать.

Александр был готов вынести любую муку, если они хотя бы отчасти сотрут его грехи перед обществом и подарят ему чувство отмщения, но Дирк… Дирк был наихудшей из вообразимых и существующих мук. Настоящей пыткой. И если бы это было наказанием за причастность к войне!.. Но это была просто пытка ради пытки.

От него не сбежать. От него не найти спасения.

Его голос, его запах, осознание его присутствия рядом – все в ту же секунду неустанно толкало его к смерти. Только в ней Александр видел способ сбежать от него. Но терпеть до самой казни…

Что, если Марголис вернется? Что, если снова зайдет к нему в комнату и застанет его врасплох? Что, если снова свихнется и снова захочет…

Александр этого не вынесет. Он скорее умрет на месте от отвращения, ужаса и ненависти к нему и своей судьбе, чем найдет в себе силы встретиться с мерзавцем еще хоть раз. Лучше смерть, смерть, смерть!

Если он сделает это сейчас, люди возненавидят его еще больше за то, что не дал им возможность увидеть суд и его казнь.

Ну и пусть. В сравнении с Дирком, омерзением к нему и животным страхом очередная волна ненависти за неудавшуюся казнь смотрелась сущим пустяком.

Да и ради кого он жил? Ради них? Пусть довольствуются его добровольным уходом. Самоубийство или казнь – все смерть. Освобождение или же переход к пыткам хуже, чем муки совести. А впрочем, неужели есть что-то ужаснее бремени, которое он нес? Бог уже наказал его так сильно, насколько возможно.

Он встал с кровати и направился в ванную. Все должно выглядеть естественно. Никто не должен его прервать.

Он предпочел бы застрелиться из серебряного револьвера, который ему когда-то подарил Каспар на день рождения. Но оружие забрали у него сразу после ареста. Сохранить его так и не удалось.

Чтобы не вызвать подозрений с закрытой на замок дверью, он через звонок на прикроватной тумбе вызвал Джоан и попросил ее доставить ему ужин. Ничего не подозревающая, она только обрадовалась тому, что к Каннингему возвратился аппетит.

Как Александр и ожидал, ужин был таков, что для удобства наряду с вилкой положили нож. Поднос он принял у самой двери – важный момент, когда можно было без лишних подозрений закрыть дверь на замок. Внимание Джоан усыплено на минуту: Каннингема она увидела, и нет надобности пока заглядывать в планшет, а значит, есть возможность быстренько приставить к ручке двери стул. Камера не должна его заметить.

С подносом юноша возвращается на кровать и поворачивается лицом к окну. Теперь на основной камере, показывающей комнату крупным планом, он сидит со спины. К блюду он почти не прикасается, только пьет воду и незаметно прячет нож в рукав. Ставит поднос на стол, заходит в ванную и открывает кран. Лишний раз не заглядывает, чтобы не наводить Джоан на мысль, что он наполняет ванну, а вместо этого садится на кровать лицом к камере и берет книгу в руки, но вместо букв и иллюстраций перед ним Дирк, Дирк, Дирк. Но ничего. Скоро этот урод уже не сможет мучить его. Скоро он уже никогда до него не доберется!

Через открытую дверь и отражение в высоком зеркале Александр видит, что вода достигла