– Мы не можем выйти. Спаси нас.

В маленькое окно вряд ли мог пролезть даже младший из детей. Иво рванулся обратно к уже тлеющей двери и попытался оттащить стропила. К раскаленному дереву было не прикоснуться. Он оглянулся вокруг. Двор был пуст. Лишь маленькая поленница дров была сложена у стены пока не тронутого огнем сарая, в котором он провел первую ночь с вдовой. Внутри его, как и прежде, стояли бесполезные удилища с набором крючков, висела рыболовная сеть. Иво рванул ее со стены и выскочил обратно. Крики в доме усилились. Он накинул сеть на раскаленные стропила у двери и потянул. Доски сдвинулись, но огонь быстро перекинулся на рвущуюся сеть. Он бросил бесполезный край и перехватил сеть в другом месте, прямо за тлеющие ячейки и рванул вновь. Боль ожога пронзила левую руку, но он дернул еще раз, и стропила отлетели в сторону. Рукав его туники задымился. Он распахнул освобожденную дверь. Вдова-невеста, прижимая к себе детей, сидела на полу. При виде Иво она обессиленно протянула ему навстречу руку. Он схватил двух младших детей, выбежал с ними наружу, опустил возле колодца на землю, вернулся вновь. Старший сынишка уже выбирался в дверной проем сам. Вдова попыталась подняться на ноги и упала. Потолок провалился внутрь, огонь угрожающе загудел, охватил стены. Иво сделал глубокий вдох и прыгнул внутрь.

От едкого дыма на глазах выступили слезы. В висках застучало, словно кто-то колотил по ним молотом. Казалось, каждый предмет в доме ожил и от невыносимой жары судорожно мечется из стороны в сторону. И только вдова лежала неподвижно. Он попытался поднять ее. Голова его закружилась, перед глазами все поплыло, и он понял, что, если сейчас упадет рядом с женщиной, то уже не найдет в себе сил подняться. Он схватил ее тяжелые, выскальзывающие из его ладоней руки и потянул за собой к дверям.

С оглушительным треском оставшаяся часть крыши прогнулась внутрь дома, пахнула жаром, от которого затлела туника на груди. Уже теряя сознание, он сделал последний отчаянный рывок и упал.

С колокольной башни церкви Святого Петра картина боя раскрывалась, как на ладони. Курши наступали. Большие щиты хорошо защищали их от стрел. Меченосцы забрались на земляной вал и были тотчас сметены стрелами лучников. Арбалеты стреляли дальше луков, но скорострельность их была ниже и число самих стрелков невелико. Между ними и торговой площадью перед стенами крепости оставалась только рыбацкая деревня. Горожане уже подожгли ее дальнюю окраину, и огонь быстро набирал силу. От порыва ветра пламя взлетело вверх, присело, метнулось вбок, в сторону крепости, зацепилось за еще нетронутые строения и вдруг исчезло. Вместо него вверх повалили густые клубы дыма. Они поглотили панораму битвы, размыли изломанный горизонт, разлетелись причудливыми формами. Воины противоборствующих сторон задыхались, продвижение куршей замедлилось.

Деревенские дома вспыхивали один за другим. Дым долетал даже до башни, и глаза епископа заслезились. Он отер их рукавом сутаны, и на миг в его зрении что-то сместилось, как в тот день, когда он впервые увидел с борта корабля строения купеческой фактории на берегу Вены. Здесь, понял он тогда, именно здесь, а не в далеко отнесенном от моря Икскюле должен стоять главный город Ливонии. Без малого десять лет потребовалось, чтобы воплотить его замысел в раскинувшиеся под его ногами строения. Частично воплотить.

Свежие клубы дыма, взлетая к небу, словно выстраивали перед ним за границей Риги призрачный, невиданной красы город с башнями и остроконечными крышами. С замками и садами. С церквами и не страшащимися огня каменными домами. Обязательно каменными! В самом центре пожарища отчетливо, как наяву, представились стены нового собора Святой Девы Марии. Рядом с ним новый епископский замок, как можно дальше от раздражающего соседства орденского замка. И школа. Прямо там, рядом с собором. Городу нужны свои грамотные люди. Писцы, счетоводы, лекари, зодчие. Свои, а не то отребье, собранное со всех закоулков великой империи. И надо обязательно запретить возведение в городе новых деревянных строений. Это первое, о чем он заявит на первом же капитуле. Сразу после битвы, как только с помощью Господа…

Свежий порыв ветра смахнул редеющий дым. Немногочисленные рыцари, меченосцы и баллистарии сражались отчаянно, но ряды их редели, а у куршей на место павших или измученных сражением со свежими силами вставали те, кто еще не растерял боевого пыла. Иоганн уже с привычным мечом в руках бился бок о бок с едва оправившимися от недавнего поражения братьями Вернерами. Группа купцов образовала у ворот маленький отряд самообороны с вилами и мотыгами, и только недостаток вооружения мешал им вступить в бой. Ремесленники, монахи, девицы из Женского дома, рыночные торговцы и оказавшиеся в ловушке гости праздника метались по улицам, в растерянности жались к стенам церкви, словно в надежде, что христианский Бог защитит их от вторжения язычников. Или его земной представитель.

Он повернулся в другую сторону в надежде увидеть приближение войска Каупо или других союзников. Поля и проселки вокруг крепости были пусты. Лишь в дальнем поле в верховьях Вены виднелись небольшие клубы пыли, словно конный отряд мчался на помощь осажденным. Не слишком ли поздно доберутся они до крепости? Его взгляд остановился на выгравированной на теле колокола надписи «Vivos voco. Mortuos plango. Fulgura frango» («Живых зову. Мертвых оплакиваю. Зарницу укрощаю»). Оттолкнув звонаря, он несколько раз хаотично дернул за язык, и металл отозвался непривычным гулом.

Сражение за стенами крепости внезапно стихло. Курши недоуменно оглядывались. Кто-то из них взялся подбирать убитых и раненых, кто-то зализывал собственные раны. Стоило остановить отчаянную рубку, и руки налились тяжестью, с трудом удерживали мечи и щиты. Что-то пропел их боевой горн, и нападавшие стали неспешно отходить. Защитники, подхватывая своих убитых и раненых, устало потянулись к воротам крепости.

Альберт, воодушевленный внезапным воздействием гласа Божьего, перехватил посох за центр древка, поднял его над головой и склонился над парапетом площадки. В лучах солнца его белое одеяние светилось, словно само излучало свет изнутри. Люди на площади застыли.

– Братья и сестры, – донеслось до них с высоты. – Пробил наш час испытаний. Курши отошли, но они скоро вернутся. Только силой и мужеством докажем мы преданность нашу истинной христианской вере. Сейчас вам раздадут оружие. И пусть каждый из вас с оружием в руках встанет на защиту своих жизней, своих детей и самой Святой церкви. Каждому, кто вступит в бой, будет даровано отпущение грехов. Да будет так! Аминь!

Гул воодушевленных голосов пронесся по толпе.

– Господь с нами!

– Разобьем язычников!

– Смерть язычникам!

Альберт вновь потряс посохом. Душа его кипела, словно призывая сменить сутану на кольчугу, а епископский посох на двуручный меч и самому вступить в бой за веру во славу Господа, и он с трудом подавил внезапный порыв. Господь даровал ему другую роль. Его слово должно быть острее меча. Его воля и его видение дадут защитникам больше силы, чем его руки, привычные не к оружию, а к крестному знамению.