Мы вышли на белый свет; Рафаэль, который не участвовал взабавах и не был посвящен в наш жестокий замысел, продолжал быть нашимчичероне; что же касается десяти несчастных, которых мы оставили внизу, о нихничего больше не было слышно, хотя участь их не вызывает никаких сомнений, ибомадам Дюран готовила надежнейшие в мире средства.

— Насколько могу судить, дорогая, — сказала яКлер-виль, — ты настолько пропиталась пороком, что уже не можешь получитьудовольствие от мужчины без того, чтобы не подумать о его смерти?

— Как ты права, милая Жюльетта! — призналась мояподруга. — Мало кто знает, насколько глубоко пускает злодейство свои корнив нашей душе; мы настолько срастаемся с ним, что не можем без негосуществовать. Быть может, ты не поверишь, но я сожалею о напрасно прожитыхмгновениях, когда не совершала преступлений. Любая мысль, которая приходит мнев голову, направлена на преступление, и мои руки постоянно чешутся от нетерпенияи желания исполнить то, что рождает мой мозг. Ах, Жюльетта, как сладостнотворить зло, как жарко вспыхивает все мое существо при мысли о том, что ябезнаказанно попираю все эти смешные запреты, которые держат человека в плену.Как высоко возносимся мы, когда ломаем клетку, в которой покорно сидят другиелюди, когда нарушаем их законы, профанируем их религию, оскорбляем и высмеиваемих нелепого Бога, смеемся даже над их отвратительными наставлениями, которыеони осмеливаются называть священными обязанностями, возложенными на насПриродой. И сегодня я с горечью думаю о том, что не могу больше найти ничегоужасного, достойного меня; как бы ни было чудовищно мое преступление, ононепременно оказывается ниже и мельче моих стремлений. Если бы даже я могла истребитьвсю планету, и тогда бы я проклинала Природу за то, что она предоставила мнетолько один мир для утоления моих желаний.

Беседуя таким образом, мы обошли всю местность вокруг Байи,где едва ли не на каждом шагу попадались интересные памятники славного прошлого,и наконец, по удобной тропинке, окаймленной вечнозелеными кустарниками, вышли кберегу Овернского озера. Там уже нет той вредоносной атмосферы, от которой вдалеком прошлом бывало замертво падали в озеро птицы, пролетавшие над ним;состав воды также совершенно изменился, и сегодня это — совершенно здоровоеместо, одно из самых благоприятных для философского ума. Там Эней приносилжертвы богам подземного мира, прежде чем отправиться в путь по мрачным тропам,который предначертала ему прорицательница. Слева от озера находится гроб этойСивиллы, и попасть туда не трудно. Это — пещера метров пятьдесят в длину, три вширину и чуть меньше в высоту. Осмотрите внимательно это место, стряхните ссебя романтические бредни, которыми напичкали нас поэты и историки, и вы безтруда поймете, что эта прорицательница была не чем иным, как сводней, а еелогово служило публичным домом. Повторяю, это становится ясно из осмотрапомещения, и если при этом вы вспомните Петрония, а не Вергилия, вы не сможетевыйти оттуда с другим убеждением.

На противоположном берегу, рядом с тем местом, где стоялхрам Плутона, росли апельсиновые деревья, которые делали этот уголок оченьживописным. Мы посетили эти развалины, сорвали несколько апельсинов и пошлиназад в Поццуоли по Аппиевой дороге, по обеим сторонам которой понынесохранились могилы. Мы не могли сдержать— удивления перед странным почтениемримлян к мертвым. Мы сели возле могилы Фаустины, и Олимпия поделилась с намиследующими соображениями:

— Я никогда не могла понять двух вещей, — такначала наша очаровательная мудрая спутница, — их уважения к мертвецам иуважения к желаниям мертвецов. Разумеется, оба эти предрассудка связаны счеловеческими понятиями о бессмертии души; будь люди убежденнымиматериалистами, будь они абсолютно убеждены, что человек — всего лишь амальгамапростых материальных элементов, что смерть означает их полное разложение, тогдауважение к кусочкам разложившейся материи показалось бы настолько осязаемойглупостью, что люди перестали бы думать об этом. Однако наша гордостьотказывается признать этот факт, и мы предпочитаем верить, что душа покойногокружит над его телом и ждет от живых внимания к своему отвергнутому хозяину; мыбоимся оскорбить эти тени и, сами того не сознавая, впадаем еще в худшую нечестивостьи полнейший абсурд. Не лучше ли сказать себе: когда мы умираем, от нассовершенно ничего не остается, и на земле мы оставляем только свои экскременты,которые когда-то сбросили под деревом, когда были живы. Тогда только мы поймем,что у нас нет никаких обязательств перед трупом, что единственное, чего онзаслуживает и что необходимо сделать, скорее ради нас самих, а не радинего, — это похоронить или сжечь мертвое тело или бросить егозверям-падальщикам. А все эти почести, усыпальницы, моления и памятникипредназначены вовсе не для него, все они — дань, которую глупость платиттщеславию, дань, которую напрочь отрицает философия. Мои слова противоречатвсем религиозным верованиям, как древним, так и нынешним, и, разумеется, не васнадо убеждать, что нет ничего абсурднее религии, что все религии опираются наидиотские догмы о вечной неразрушимости души и о существовании Бога. Нет ниодной глупости, которую бы религия в разные времена не возводила в объектпочитания, и вам известно не хуже меня, дорогие мои подруги, что в первуюочередь из жизни человека следует выбросить, как ненужные и вредные, любыерелигиозные верования.

— Я совершенно согласна с тобой, — сказалаКлервиль, — и в то же время хочу добавить, хотя это может показаться вамневероятным, что есть распутники, которые обосновывают свои страсти именнотакими верованиями. Я знала в Париже одного человека, который платил золотом затело только что похороненного подростка — неважно, мальчика или девочки, —умершего насильственной смертью; труп доставляли к нему домой, и он вытворялвсевозможные ужасы над этим не успевшим разложиться телом.

— Давно известно, — заметила я, — что свежийтруп может доставить поистине неизъяснимое удовольствие; мужчины особенно ценятсудорожные сжатия мертвого ануса.

— Действительно, — добавила Клервиль, — вэтом есть нечестивость, которая подхлестывает воображение, и я обязательноиспробовала бы это, если бы была мужчиной.

— Такая прихоть, по-моему, приводит в конце концов кубийству, — сказала я, — так как, найдя в трупе весьма пикантныйпредмет удовольствия, человек вплотную подходит к поступку, который позволитему разнообразить свои развлечения.

— Возможно, — кивнула Клервиль, — но пустьэтот вопрос нас не волнует. Если убийство — большое удовольствие, высогласитесь, что оно никак не может быть большим злодеянием.

Между тем солнце уже клонилось к западу, и мы поспешили вПоццуоли, избрав обратный путь мимо развалин виллы Цицерона.

Вернулись мы поздно, но толпа оборванцев по-прежнему ожидаланас у дверей. Рафаэль объяснил нам, что поскольку распространился слух о том,чю мы приветливы с мужчинами, почти все живущие по соседству явились предложитьсвои услуги.