— Пусть зовет сюда всю свою армию, — с обычнымхладнокровием заявила Клервиль. — Однако, сир, ваш князь, надеюсь, недумает, что мы удовлетворимся зрелищем его подвигов?

— Ну конечно же нет, — ответил король, —однако несмотря на вашу непревзойденную красоту, милые дамы, вы должны понять,что среди этих молодых людей не найдется ни одного, который пожелал бы дажеприкоснуться к вам.

— Отчего же? Разве у нас нет задниц?

— Ни один, — подтвердил Франкавилла, — ниодин из них не соблазнится, и даже если бы вам удалось каким-то чудом склонитького-нибудь к этому, я ни за что больше не согласился бы подпуститьвероотступника к себе.

— Так вот почему они придерживаются вашей веры, —усмехнулась Клервиль, — но и не осуждаю вас. Однако мы рассчитываем хотябы на ужин, раз уж вы лишаете нас плотских утех; пусть нас утешит Комус[112], если Киприда подвергает нас столь жестоким лишениям.

— Как красиво вы изъясняетесь! — с искреннимуважением воскликнул Франкавилла.

Ганимеды скоро подали ужин, великолепнее которого вряд ливидел кто-нибудь из смертных, и за стол сели шестеро избранных: король, королева,князь, две моих сестры и я. Не буду описывать все утонченные яства, скажу лишь,что блюда и вина из всех стран земли сменяли друг друга беспрерывно и вневообразимом количестве; на меня произвел впечатление еще один факт — признакнеслыханной и, конечно, чисто патрицианской роскоши: почти нетронутые блюда инапитки, чтобы освободить место для следующих, периодически вываливались вбольшие серебряные желоба, откуда смывались прямо в сточную канаву.

— Этими остатками могли бы поживиться многие несчастные, —заметила Олимпия.

— Несчастные? Наше существование на земле отрицаетсуществование тех, кто ниже нас, — объяснил Франкавилла, — мнеотвратительна сама мысль о том, что наши объедки могут кому-то облегчитьучасть.

— Сердце у него настолько же твердое, насколькоблагороден и щедр его зад, — вставил Фердинанд.

— Я нигде не встречала подобнойрасточительности, — сказала Клервиль, — но она мне нравится. Особенноя восхищена этим искусным устройством для удаления остатков пищи. Между прочим,такая трапеза еще и оттого приятна, что мы можем считать себя единственнымисуществами, достойными жить на свете.

— В самом деле, что значит для меня плебс, когда я имеювсе, что хочу? — добавил князь. — Его нищета служит еще однойприправой для моих наслаждений, и я не был бы так счастлив, если бы никто нестрадал рядом; такое сравнение составляет половину удовольствия в жизни.

— Оно очень жестокое, это сравнение, — заметила я.

— Естественно, ибо нет ничего более жестокого, чемПрирода, и тот, кто соблюдает неукоснительно, до последней буквы, ее заветы,непременно становится убийцей и злодеем[113].

— Это хорошие и здоровые правила, — сказалФердинанд, — но они вредят твоей репутации: если бы ты только слышал, чтоговорят о тебе в Неаполе…

— Фи, я не из тех, кто принимает ложь близко ксердцу, — так ответил князь, — кроме того, репутация — это такаямалость в жизни, что меня ничуть не трогает, когда толпа забавляется тем, чтораспускает слухи о вещах, которые доставляют мне большое удовольствие.

— Ах, мой господин, — заговорила я нарочитоназидательным тоном, — ведь к такой черствости вас привели страсти, но нечерез страсти выражает Природа свою волю, как хочется думать развратнымличностям, подобным вам. Эти чувства суть плоды гнева Природы, и мы можемосвободиться от их власти, если будем молить Предвечного о спасении, носпасение это надо заслужить. Вашу задницу ежедневно посещают три-четыре сотнифаллосов, вы бежите от исповеди, никогда не принимаете святого причастия,яростно противитесь благим намерениям и при этом собираетесь заслужить милостьнебесную. Нет, сударь, не таким образом можно замолить свои грехи или хотя быдобиться снисхождения. Скажите, как можно сжалиться над вами, если выупорствуете в своих порочных делах; подумайте о том, что ждет вас в следующеммире; неужели вы, будучи свободным в выборе между добром и злом, полагаете, чтосправедливый Бог, который дал вам эту свободу, не накажет вас за неправедность?Неужели вы полагаете, друг мой, что лучше терпеть вечные муки, нежелипоразмыслить над своей участью и пожертвовать своими гнусными наклонностями,которые даже в этой жизни доставляют вам ничтожные, мизерные удовольствия, затоприносят бесконечные и неисчислимые заботы, неприятности, огорчения исожаления? Одним словом, разве для низменных плотских утех сотворил насВсевышний?

Франкавилла и король с недоумением смотрели на меня и вкакой-то момент решили, что я рехнулась.

Наконец Фердинанд нарушил тишину, наступившую после моейречи.

— Жюльетта, — сказал он, — если вы еще незакончили свою проповедь, продолжите ее, когда нас не будет на этом свете.

— Я дошел до такой степени нечестивости и забвения всехрелигиозных чувств, — добавил Франкавилла, — что мое спокойствие несможет нарушить упоминание об этом сверхъестественном призраке, выдуманномсвященниками, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что восхваляют его; номеня бросает в дрожь само его имя.

Нам постоянно твердят, — продолжал князь, — что Богявил себя людям. Но в чем заключалось это явление? Доказал ли он своюбожественность? Сказал ли, кто он есть на самом деле? И в чем состоит егосущность? Может быть, он объяснил ясно и просто свои намерения и планы? Развесоответствует действительности то, что мы знаем с чьих-то слов о его замыслах?Конечно, нет: он только поведал нам, что он — тот, кто он есть, что он —непознанный Бог, что его пути неисповедимы и неподвластны пониманию, что онгневается, когда кто-то осмеливается вникнуть в его тайны и призывает на помощьразум, чтобы понять его или его дела. Так соответствует ли поведение этогоявленного Бога тем возвышенным понятиям, которые нам внушают о его мудрости,его доброте, справедливости, благожелательности… о его высшей власти? Отнюдь; скакой бы стороны мы на него ни посмотрели, мы всегда видим его пристрастным,капризным, злобным, деспотичным, несправедливым; если порой он и делает добронекоторым людям, то для всех остальных является заклятым врагом; если онснисходит к некоторым и открывается им, то всех остальных держит в неведенииотносительно своих божественных замыслов. Вот вам исчерпывающий портрет вашегоотвратительного Бога. Так неужели его цели несут на себе печать разума имудрости? Ведут ли они к благосостоянию людей, которым являет себя этотсказочный призрак? Что мы видим в его заповедях? Ничего, кроме непонятныхуказов, смешных и столь же непонятных повелений и церемоний, недостойныхвластителя Природы, кроме жертвоприношений и искупления грехов, выгодных толькослужителям этого невыносимо скучного культа, но чрезвычайно обременительных длячеловечества. Более того, я вижу, что очень часто эти установления делаютчеловеческие существа необщительными, надменными, нетерпимыми, сварливыми ижестокими по отношению к тем, кто не получил того же озарения, тех же законов имилостей от небес. И вы, Жюльетта, хотите, чтобы я боготворил этого чудовищногопризрака!