– Вы простите ее, она не такая. У нее стресс… Она не думает, что говорит. Это как защитная реакция на боль. Не вините ее.

– Пусть держит все в себе. Мы тут все не от хорошей жизни.

И женщина вернулась на свою кровать. Я снова опустилась на стул.

– Не надо за меня заступаться. И вообще уходи. Я от тебя устала. Строишь из себя святую, аж тошнит. Пришла, посмотрела, и иди домой, радуйся жизни и забудь обо мне.

– Лена, я пришла как подруга, и приду снова. Хочешь, тебя переведут в отдельную палату? Папа договорится…

– Мне ничего от тебя не надо. Оставь меня в покое! Уйдешь ты, наконец?

Спорить было бесполезно, мы были не одни и поднимать шум в палате не хотелось. Я поднялась на ноги и указала на пакет на тумбе.

– Я принесла фруктов, поешь.

– Мне нельзя фрукты.

– А что можно?

– Ничего не надо, бульонами меня и здесь накормят. Уходи.

– Я завтра снова приду. Тебе нужен друг, и я им буду, как бы ты не сопротивлялась.

Я, обернувшись к выходу, извинилась перед женщинами, поставила пакет с фруктами на стол и предложила угощаться. После этого я вышла.

Я выразила отцу желание о переселении Лены в отдельную палату, пояснив, с чем это связано, но он отсоветовал мне это делать. Если Лена не желает получать от меня такого рода помощь, то будет лучше, если она останется в общей палате. В ее психологически неуравновешенном состоянии такое проявление заботы может усугубить ситуацию. Другое дело, если бы она согласилась или сама предложила оказать ей услугу по выделению отдельной палаты. Но вместо этого отец предложил найти ей психолога, который бы помог ей справиться со стрессом и вернуться к нормальной жизни. Я одобрила эту идею, только просила, чтобы наши имена не упоминались в этой психологической поддержке. Лена не должна знать, что помощь исходит от нас.

Я ездила к ней каждый день после занятий. Юля тоже рвалась пойти со мной, но я посчитала, что это будет лишним. Лена плохо шла на контакт, и не хотелось лишний раз ее раздражать. Шандор сопровождал меня до больницы, сам оставался на улице. К счастью, погода наладилась, и ему не приходилось мерзнуть.

Первые дни она встречала меня с раздражением и продолжала гнать от себя. Что бы я ни предлагала, она все воспринимала в штыки, о своем здоровье не рассказывала, мне приходилось узнавать все от врачей. Она приводила меня и своих соседок в шок своими словами и, казалось, ей это доставляло удовольствие. Она не жалела о содеянном, и, если бы могла вернуться назад, то поступила бы точно также. Может, не стала бы обращаться к той акушерке, но все равно сделала бы аборт. Ей не нужен ребенок, она вообще не любит детей и единственное, о чем сожалеет, что потратила кучу денег на услуги сомнительного специалиста, приведшей ее на эту койку. В одном из ночных клубов сейчас такая потрясающая программа, а она вынуждена коротать дни и ночи в этих четырех стенах.

Я выходила от нее в более подавленном состоянии, чем заходила, и Шандор уже переживал не столько за Лену, сколько за меня. По пути домой я делилась с ним о том, чем Лена шокировала меня на этот раз.

– Шандор, я не верю, что она говорит правду. Это защитная реакция. Она просто не хочет, чтобы ее жалели. Ей проще выставить себя бездушной… гадиной, чем признаться в том, как она несчастна.

– Что говорит психолог?

– Она не особо идет с ним на контакт, грубит, как и всем. Одна женщина из ее палаты сказала, что она и с матерью не церемонится, повышает на нее голос и просит не скулить, когда приходит к ней.

Когда в университете объявился Кулагин, я прямиком направилась к нему. Я просила Шандора не вмешиваться, но видела, как он настороженно следил за нами на расстоянии и был готов в любой момент броситься на выручку. В коридоре было довольно многолюдно, и я попросила Егора выйти в холл, чтобы нас никто не слышал. Он шел ленивой походкой и все своим видом выражал безразличие. Я еле сдерживала себя в руках, чтобы не ударить его.

– Ты знаешь, что Лена в больнице?

– Нет, – безучастно сказал он. – Что с ней?

– Она сделал аборт, как ты просил, и у нее начались осложнения. Она больше не сможет иметь детей. И это по твоей вине!

Я ткнула Кулагина пальцем в грудь и с ненавистью посмотрела ему в глаза.

– Разве я сделал ей некачественный аборт?

– Нет, но ты толкнул ее на этот шаг.

– А она значит сущий ангел.

Я несильно стукнула Кулагина по груди кулаком.

– Как ты можешь быть таким жестоким?! Это же был твой ребенок!

– Это она тебе сказала? – усмехнулся Егор. – А то, что претендентов на роль отца может быть как минимум три, она не упоминала?

– Что ты несешь?

– Да она из своих клубов не вылезает, таскается с каждым, кто на ее дохлый зад клюнет. А я должен отвечать за каждого, кого она приголубит?

Я ошарашено смотрела на Кулагина. Неужели это правда?

– Удивлена? Ты думала, она стала смирной девочкой и ограничила свои аппетиты одним мною? Ты плохо знаешь свою подругу, если так думаешь. Так что не надо приписывать мне детей, отцом которых я могу не являться.

– Допустим не ты отец ребенка, но денег на аборт ей дал ты.

– Я не вел ее туда за руку. Она пошла сама. Я только предложил. Окончательное решение было за ней. Мне жаль, что у нее больше не будет детей, но я в этом не виноват. Своя голова должна быть на плечах.

И Кулагин двинулся к аудиториям.

Лена к тому дню уже могла передвигаться за пределами палаты, но все равно отказалась выйти за ее стены, когда я пришла к ней с визитом. Ей нравилось эпатировать окружающих своим поведением, и она не собиралась отказывать себе в этом удовольствии. Ведь других на данный момент она себе позволить не могла. Я заметила, что некоторые женщины сами выходили из палаты, когда я приходила. Намеренно или случайно я не выясняла.

Я села на табурет около кровати Лены. Она находилась в полусидящем положении, опираясь лопатками на подушку.

– Что говорят врачи? Когда тебя выпишут?

– Говорят, если все будет в норме, в конце недели.

– Это хорошо. Значит, в понедельник сможешь вернуться на учебу?

– Я не собираюсь возвращаться.