ее в своих руках, она сильно помялась, и я протянула руку к его груди, чтобы разгладить складки.

– Шандор, прости, я тебя измяла.

Мои старания не дали особого результата, но пока я пыталась придать Слободе ухоженный вид, я чувствовала, что он не сводил с меня глаз. И даже не отвечая на его взгляд, мое сердце отбивало такую барабанную дробь, что я испытывала стыд от того, как несвоевременно возникло это волнение, которому и порадоваться невозможно, не испытав укора совести. Где-то страдает моя подруга, а я ищу наслаждение от непривычной близости Шандора под его пронзительным взглядом. Ох, лучше бы Юля поехала с нами.

– Оставь, Лизавета. Это ерунда. Почти незаметно. Нам нужно идти, если не хотим окончательно замерзнуть. Давай я обниму тебя за плечо и…

– Нет, давай лучше я возьму тебя под руку. Так будет удобнее.

И успокоит мою нервную систему.

Я вошла в палату, где лежала Тимирязева Елена. На мне был синий халат, на ногах бахилы. По дороге мы с Шандором купили немного фруктов, об остальном я решила позаботиться на следующий день. Больничная кухня никогда не славилась изысками, и я сама знала, как хорошо поесть нормальную еду из дома.

Меня поразили размеры помещения. Мне не доводилось лежать в общих палатах и мыслимое мною количество коек в ней превысило все ожидания. Вместо четырех я увидела семь кроватей с панцирной сеткой – по три около стен с двух сторон от двери и одна напротив входа между двумя окнами. Около каждого места по тумбочке, в углу умывальник и рядом квадратный стол с двумя табуретками. Один большой холодильник и чайник я заметила на этаже. И все удобства тоже на этаже. Никаких штор, только белые занавески посередине окна.

Некоторые женщины в палате были беременными, я с ужасом представила, как должно быть тяжело находиться в одном помещении с ними, понимая, что сам никогда не сможешь оказаться в этом прекрасном положении. Кровать Лены оказалась по центру палаты. Я едва узнала подругу. Она была бледной, с темными кругами под глазами, еще более худая, чем мы привыкли ее видеть. Казалось, между одеялом и матрасом совсем нет тела.

Она посмотрела на меня пустым взглядом и отвернула голову. Но ей некуда была спрятаться – стены́ перед ее взором не было, куда бы она ни повернулась. Я поздоровалась с окружающими и, взяв табуретку, присела к кровати Лены, ближе к ее изголовью. Разумеется, с той стороны, куда было обращено ее лицо. Пакет с фруктами поставила на ее тумбу. Присутствие стольких людей – ведь все кровати были заняты -смущало и не располагало к интимному общению, но конечно я не могла просить всех выйти и дать нам поговорить наедине. Оставалось рассчитывать лишь на то, что другие женщины не станут вслушиваться в наш разговор, занявшись беседами между собой.

– Привет, Лена. Ты как?

– Зачем ты пришла? – холодно спросила девушка, не глядя на меня – Тебе ма́ть сказала, где я?

– Это неважно. Как ты себя чувствуешь?

– Так словно из меня вынули все внутренности.

Ни одной эмоции не отразилось на ее лице при этих словах. Она продолжала смотреть в пустоту. Мое сердце сжалось от боли и обиды за нее, и, желая согреть ее своим участием, я протянула к ней руку. Но едва я коснулась ее, она одернула руку, словно я прокаженная.

– Пришла пожалеть меня? Не надо, обойдусь как-нибудь.

Я убрала руку.

– Лена, мне очень жаль. Почему ты мне не сказала о своей беде?

– Я хотела. Но ты торопилась. Зачем ты здесь? Целый год игнорировала меня, а теперь вдруг вспомнила о моем существовании.

Что я могла ответить на такое? Любые слова звучали бы как оправдание. Я и сама не понимала, почему между нами пробежала кошка. Словно я была в обиде на Лену, за то, что Кулагин переметнулся к ней. Но я была этому только рада. Хотя и не понимала, как она может встречаться с таким… ничтожеством. Он был ярким примером того, как большие деньги меняют личность. Хотя слово «меняет» здесь неуместно. Ни одного добропорядочного человека деньги не способны изменить, изменить в худшую сторону. Вероятно, он всегда был таким, а деньги лишь раскрыли его суть.

– Прости. Но почему ты оказалась от моей помощи, когда я ее тебе предложила? Мой отец врач. Мы бы что-нибудь придумали, помогли тебе.

– Чем? Сделали мне аборт чуточку безопаснее?

На лице Лены отразились первые эмоции. Я увидела в них насмешку.

– О чем ты хотела со мной поговорить? – спросила я. – Не об аборте ведь?

– Мне нужны были деньги. Но ты отвернулась от меня, и мне пришлось просить их у Кулагина.

– Я тебе не верю. Из вашей ссоры я поняла, что это он подтолкнул тебя к аборту. Ты не хотела этого.

Лена так громко хохотнула, что взоры всех в палате обратились на нее.

– Что бы я делала с этим ребенком? Зачем он мне?

Она заговорила на повышенных тонах, и мне стало неуютно из-за осуждающих взглядов, какими женщины, находившиеся в поле моего зрения, посмотрели на Лену. Я бы и сама присоединилась к ним, если бы не пришла сюда с иной миссией.

– Ты ведь не думаешь так всерьез, правда?

– Конечно, не думаю, – язвительно произнесла она, – и именно поэтому сделала уже третий аборт за свои двадцать лет.

Она как-то истерично засмеялась, увидев ужас на моем лице.

– Но видимо, это был последний, – добавила она. – И слава богу. Теперь хотя бы можно не бояться последствий после занятия сексом.

Я услышала оханья от нескольких женщин, а затем одна из них не вытерпела и приблизилась к кровати Лены. Женщина была с покрытой головой, в цветных шароварах, и разноцветном халате с пуговицами до самой шеи. Ее черные глаза метали гром и молнии. Она встала в ногах кровати и призвала Тимирязеву посмотреть на себя. Женщина говорила с легким акцентом.

– Слушайте, девушка, не произносите таких слов в моем присутствии. Как можно быть такой бесчувственной и жестокой к собственной судьбе? Вам бог дал возможность быть матерью, а вы трижды от нее отреклись. Есть ли у вас вообще сердце? Если вы не хотели ребенка, почему не предохранялись? Но если забеременели, то как можно отказаться от собственного дитя? Бог вас накажет. Я десять лет замужем и не могу забеременеть, а мы так с мужем хотим ребенка. А вы… Да как вас земля носит?

Я встала и подошла к женщине, легонько коснулась ее руки и