Все услышали сдавленный возглас Автанбора. Он стоял возлеокна, багровый свет заката падал изнутри на его худое лицо.

— Что там? — спросил Беркут настороженно. Он сделал движениеподняться, закряхтел, поморщился и остался в кресле.

— Вам не придется решать, — ответил Автанбор, не поворачиваяголовы, — не придется решать, что делать, когда он уйдет...

Голос его был мрачным. Чувствуя беду, потащились к окнам.Варвар уже нашел силы перевернуться на живот, затем вовсе сел, опираясь рукамио землю. Перед ним прикрыла траву широкая белая скатерть, а на ней тесниласьеда. Можно было различить жареных лебедей, глубокое блюдо с рыбой, а рядом натраве стояли два кувшина с толстыми боками.

Хакама слышала тяжелое дыхание, снова учащенное, потомсдавленный голос Беркута:

— Черт... Как я забыл, он умеет... Эта оборона совсем мозгивышибла.

«Нельзя вышибить то, чего нет, — подумала она мстительно, —а если и есть, то вышибу я... попозже», — а вслух произнесла рассчитанноиспуганным голоском:

— Он может сторожить нас вечно!

Россоха откликнулся:

— Захочет ли?

Беркут буркнул:

— Почему нет? У него в запасе молодость.

— Молодость как раз нетерпелива.

В молчании смотрели, как неспешно ест варвар, словночувствует, что за ним наблюдают восемь пар глаз. Ноги протянул, нимало незаботясь, что стоптанные подошвы на скатерти, мясо запивает водопадами вина изобоих кувшинов.

Россоха сказал мечтательно:

— Если бы можно было... На миг снять защиту! Я бы сам досталего огнем. Или Стрелой Заката.

— То, что так долго крепилось, — ответил благоразумныйКороед, — в одночасье... тем более в одномигье не снимешь. А он заметит сразу,что скорлупа тает. Тут же шарахнет со всей дури!

По комнате пронесся ледяной ветер. С потолка посыпаласьмелкая снежная крупа, что тут же превратилась в блестящие капельки.

Беркут морщился, колдуны слишком нервничают, не держат себяв узде, могут натворить что-то и похуже, чем вьюга в комнате. Сказалрассудительно:

— Если со скорлупой едва не смял, то без скорлупы... даже неберусь представить, что здесь будет.

Россоха смотрел в окно не отрываясь:

— А точно заметит?

Беркут буркнул:

— Пощупай скорлупу!

Лицо Россохи стало отстраненным, губы зашевелились, глазаушли под лоб. Внезапно вздрогнул, посмотрел дико:

— Ощущение странное... как будто на куполе огромная лапа.Снимем защиту, нас если даже не сомнет... тут же удар другой лапищей.

В помещении пронесся холодный призрак, разросся, охватилвсех и, поднявшись на потолочную балку, смотрел оттуда мертвыми жаждущимиглазами.

В помещении становилось все жарче. Мелкие капельки потаусеяли даже зеленое лицо Ковакко. Россоха сам дышал тяжело, часто. Он не разнаходил на дне кувшинов мертвых мышей, которые погибли, как сперва казалось,без всякой причины. Он потратил годы, пытаясь отыскать неведомую магию, пока непонял, что мышки просто задыхались в загаженном воздухе. Свежий оставалсянаверху, а тот, который прогнали через свои крохотные мышиные легкие,становился вскоре ядовитым.

Беркут взглянул коротко, буркнул:

— Это все кажется. Хоть воздух не выходит, но и подскорлупой хватит на десяток лет. А этот столько не высидит даже на зеленойтравке.

Россоха отвел взгляд в сторону. Неприятно, что тебя видятнасквозь, но, похоже, они все думают об одном и том же. И Беркута тоже трясет,а говорит чересчур громко и напористо.

— Она недолго будет зеленой, — пробормотал он. — Но вряд лиэтот станет ждать до наступления снега.

— А что он может?

— Кто знает. Мы знаем, что можем мы.

Беркут проговорил угрюмо:

— Ты хочешь сказать, что мы можем... не так уж и много?

Россоха сказал нехотя, никто не любит признаваться внеумении что-то делать:

— Мы соперничаем... но черпаем из одного источника. Нашамагия построена на долгом овладении тайнами слова, на отыскании сокровеннойсвязи звука с сутью вещей. Мы наращиваем мощь терпеливо из года в года покаплям, мы умело приучили камни наших башен вбирать магию из воздуха, как траваумеет из ночного воздуха пить влагу и создавать чудодейственные капли, в народепресно именуемые росой! А если мы так же, как простолюдины... и великие могут заблуждаться!..прошли мимо мощной реки магии, что изливается на весь мир, а мы не замечаем?

— Дикость, — бросил Короед ядовито.

Россоха смолчал, только кивнул за окно. Строгое лицо магабыло выразительным, плечи зябко вздрогнули. По ту сторону защитного пузырянаходится тот, что стоит в своей реке по колени, и, похоже, может черпатьстолько, сколько сумеет.

Беркут переходил от одного окна к другому, словно так скореемог отыскать уязвимое место.

— Возможно, — сказал он скорее из упрямства, недостойного еговозраста, — он просто умеет больше впитывать. Учение учением, но чтобы, скажем,петь, надо, чтобы голос, слух, луженая глотка... а герою нужны не только умениевладеть мечом, но и высокий рост, широкие плечи, масса мышц...

Россоха бесцельно бродил по комнате, голову опустил, глазашарили по каменным плитам так усердно, словно в них пряталось решение.Неожиданно спросил:

— А кто нам мешает узнать?

— Что? — не понял Беркут.

Спина Россохи медленно удалялась, видно было, как под ветхимхалатом двигаются острые лопатки. Возле окна он на миг остановился, скользнулвзглядом, и снова пошел мерить шагами комнату. Беркут фыркнул. Россохавздрогнул, выходя из глубокой задумчивости:

— Что? А?.. А-а, я говорю, он ведь как раз и добиваетсяпоговорить с нами. В чем-то убедить.

— Додобивался, — буркнул Короед.

— А сейчас?

— Посмотри за окно! Где остальные пять скорлуп? Или их быловосемь?

Россоха покачал головой:

— Но если говорить правду, мы ж разговаривать с нимотказались вовсе!

Короед не сдавался:

— И что с того? Если со мной откажутся, я отвернусь изаймусь своим делом.

— То ты. А это — человек из Леса!

А Ковакко скептически фыркнул:

— Мудрый Короед несколько красуется... Если с ним откажетсяразговаривать простолюдин, тому доживать век жабой. А то и вовсе как вот нассейчас... в пыль!