Раздался резкий пронзительный звон. Хакама дернулась, на мигзаболели все зубы, тут же затихло, но в груди остался страх, а когда поднялаглаза на панцирь, страх вздыбил кожу мелкими бугорками.

Скорлупа исчезла! Невидимый таран уперся во второй слой.Хакама не успела укрепить слабое место, как снова по ушам резко щелкнуло,острая боль стегнула уже не только в зубы, но защемила глаза. Непроизвольно онабросила все силы на тре-тий слой, теперь уже он стал внешним, справа и слевахрипело и булькало во впалых грудных клетках магов, кто-то бормотал вслух, необращая внимания, что могут услышать и запомнить, кто-то ругался... а может,это тоже заклятия, очень мужские и крепкие.

— Да помогите же!

Она услышала свой вскрик, больше похожий на стон. Боровик,что стоял посреди, как полусгнившая копна соломы, все обозревал и ни во что невмешивался, вздрогнул и двинулся к ее окну. Она ощутила волну жара, что пошлаот его тела, скорлупа сразу задрожала, вмятина перестала углубляться,медленно-медленно начала вытеснять незримый таран.

В помещении было влажно и жарко, как в натопленной бане.Хакама захлебывалась, грудь жадно прогоняла нечистый воздух через легкие. Вузкие окна вливались жалкие струйки, тут же тонули, ибо восьмеро маговразогрели воздух и даже стены, как раскаленные слитки металла.

Внезапно треск разбитой скорлупы ударил по ушам резко, доболи в зубах. Она ощутила соленый вкус во рту. В помещении стояла ругань,кто-то во весь голос призывал богов, рядом воздух дрожал от рук Россохи, чтомелькали как крылья ветряка.

— Он проломил и эту скорлупу! — прозвенел чей-то тонкий, каклезвие острого ножа, голос. — Он проломил...

Беркут гаркнул люто:

— Ну и что? Остались еще четыре! Быстрее всю мощь, пока онне собрался...

Пот бежал по бледным лицам. Она слышала хриплое дыхание, всюдувытаращенные глаза, бледные лица. Сцепив заклятия, они удерживали скорлупу,уплотняли, наращивали слой за слоем, выкладывали всю мощь, уже не оставляяничего для защиты друг от друга.

Когда скорлупа дрогнула, все ощутили, что это только пробныйудар, затем тряхнуло, еще и еще, но скорлупа держала. Они боялись посмотретьдруг на друга, и не зря: скорлупу затрясло, удары обрушивались с разных сторон.

Багровое солнце медленно опускалось. Башня слегкавздрагивала, но уже глухо, а дыхание колдунов, напротив, выравнивалось. Хакамапервая ощутила, что хотя от усталости едва может пошевелить губами, однаконапор выдержали.

— Сколько? — прошептала она.

Воздух был горяч, пропитан запахом пота, хриплое дыханиераздавалось сразу из восьми глоток, но ее услышали, Россоха выругался,задыхаясь и хрипя, как загнанный конь, бросил люто:

— Одна!

— Чт-т-то?

— Последняя, — повторил он сипло. — Теперь мы крепим твою...

Мир покачнулся перед ее глазами. Когда зрение очистилось,она рассмотрела, что башню окружает ее скорлупа, а дальше по степи расходятсясемь выжженных кругов, где земля спеклась в отвратительную ноздреватую массу.

Семеро мужчин, бледных и взмокших, стояли у окон. Онавидела, как дрожит над ними воздух, все держат последний барьер всеми силами,все вливают свою мощь в ее скорлупу!

— А где он?

— Сейчас взгляну, — ответил Россоха. — Пора...

Несмотря на потрясение, ее сердце радостно екнуло. Могучийколдун, полный силы, которой никто не знает даже теперь, уже начал выполнять ееповеления. Пока бездумно, а потом...

В десятке шагов от скорлупы на траве распластался лицомвверх человек. Он бессильно раскинул руки, голая грудь часто вздымалась, акогда Россоха приблизил магический глаз, лицо лесного колдуна выросло, уже идругие увидели нечеловечески зеленые глаза, потемневшие от усталости, на лбукрупные капли пота, побледнел как мертвец, а скулы вот-вот прорвут сухую кожу.

— Так вот он каков, — проговорил Беркут задумчиво. — Я еговидел... но не таким.

Сейчас, когда опасность миновала, он уже вовсю старалсяпонять источник его мощи. Без злобы, без недоброжелательства.

— Он опасен, — обронила Хакама. — Если бы я знала, насколькоон опасен!

В ее сладком голосе проскользнули тонкие булатные нити. Открая стены на лицо Беркута падали тени, она не могла рассмотреть выражение егоглаз, но голос не понравился, когда Беркут все всматривался и всматривался вкрохотную фигурку с красной головой.

— Он же совсем мальчишка!

— Мальчишка, — согласилась Хакама. — Тем и опасен.

— Старик бы так не рискнул, — согласился Беркут. — Стариквообще бы махнул рукой на весь белый свет. Мне хорошо и ладно. А у молодого...мы все когда-то хотели все исправить, все переделать, всех осчастливить...

В жарком воздухе потекли запахи гнили, рыбьей икры, всеощутили, что открыл рот Ковакко, а потом услышали его булькающий голос:

— Он просто туп. Все еще торчит, пень! Понятно же, чтотеперь только лоб раздробит. Мы, если честно, сперва растерялись, но сейчасдаже Хакаму на испуг не взять.

Колдунья скользнула по нему прохладным взором. Беркутощутил, как по всему его телу пробежали сотни муравьиных лапок.

— Он выдохся, — предположила она. — Сейчас его муха собьет сног.

— Потому и не поднимается, — засмеялся Боровик.

— Лучше бы так и лежал...

— А жратаньки?.. Когда я был помоложе, меня все время терзалголод.

Беркут предположил осторожно:

— А он не сможет куда-то быстренько сбегать, поесть ивернуться?

Хакама покачала головой:

— На сотни верст корм только для моих муравьев. Это ненарочно, просто я заботилась о своем муравьином народце.

Боровик сказал задумчиво:

— А что толку?.. Он уйдет за едой, мы разбежимся, а если онвернется?.. Сотрет с лица земли эту башню, одной Хакаме его не удержать. Апотом отыщет и нас.

Автанбор и Сладоцвет держались ниже травы тише воды, даже кокнам подошли, когда остальные колдуны попадали в кресла без сил, шумно дышали,старательно набирая магической мощи из пространства.

К ним дважды подходила Хакама. Все видели, как оба колдуна впервый раз даже отпрянули, но она говорила и говорила, наконец Автанбор кивнул,в глазах блеснула свирепая радость. Сладоцвет наклонил голову с явной неохотой,но когда вскинул руки к потолку, донесся далекий гром: небо подтвердилонерушимость его клятвы.