Он убит. Убит под сенью  Кулака!

– Да! Да я виноват! – в разы громче прежнего заявил учёный, возродившись из пятна, каким лежал на полу. – Мне, поверь, куда хуже, чем тебе, ведь я облажался! Я это понимаю, и нет на свете слова, чтобы описать, как сильно я ненавижу всё, что успел создать! К чему этот разговор? Хочешь вызвать во мне стыд? То, что я ещё не расплавился, не значит, что я не горю от стыда каждой своей клеткой!

Ответный гнев профессора остудил Кана; заместитель прекратил яриться.

– Ты прав, в этом нет смысла. Во всём этом, теперь нет смысла. Мы проиграли войну, император убит, армия почти истреблена развалюхой, что сейчас валяется в пустыне. Раньше я во всём видел смысл. Но со смертью императора – он исчез…

– Умер не просто император… умерла целая эпоха. Целая эра нашего величия – завершилась сегодня. И я не могу вообразить, что с этим делать. Ты заместитель, тебе и карты в руки. Если не собираешься меня казнить, я покину Империю. Мне невыносимо здесь находиться…

– Да делай, что хочешь, – отвращено махнув рукой, выкинул Кан. – Я хочу, чтобы ты подольше жил в этом мире, осознавая, насколько ты бесполезен. Насколько пусто было всё, что ты творил…– покидая «Грааль науки», распрощался с профессором Кан.

В свете нового дня, на самой-самой его заре, в ещё тусклом белом свете, на бывшем, уже мирном поле боя, копошились люди. Они расчищали мелкие завалы, унося трупы погибших собратьев. Они разносили пригодные к использованию вещи, и совсем неважно какие; от простых разбросанных среди мед частей аптечек, до оружия и техники, что в основном была выведена из строя.

Когда война прекращает греметь, утоляя свой голод жизнями солдат, тоску и пустоту работой заполняют выжившие дети, женщины, старцы, и трусы, пропустившие сражения. Выживших, как требует закон победы – меньше, чем погибших.

Лишь единицы тех счастливчиков, что отделались совсем слабо, уже вернулись домой. Все остальные превратили санчасти, больницы и госпитали в переполненные заведения. Почти все они были с северного фронта, и по-прежнему ощущали боль в ушах. О самых пострадавших уже позаботились, остальные жизни, не были в опасности.

Общий настрой радости, может незаметный глазом на лице, но ощутимый сердцем в разговорах – рушил только Белый дворец. В рамках экстренных новостей о трагедии в палате королевы сообщили гражданам. Это, несомненно, окидывало тенью траура выдержавшую напасти Евразию, но не всем смогло сломить её дух. Зато сломило дух одного человека, что разом лишился и лучшего друга – знакомого с детства, и родной сестры – ради которой всю жизнь стремился стать сильней.

Вместо королевского стола, на месте трона, отодвинутого до самого балкона, в тронном зале стояли ишь три белых гроба, раскрашенных зелёными узорами, в любимом стиле Артура. Левее всех лежала изумительно красивая Инесса, с кожей бледно-молочного цвета. Её изящный покой пробирал мурашками до самой души. Любительница колких шуток никогда не была так бездвижна и светла; её брату трудно было смотреть, на эту пусть и элегантность, но всё же холодную. Рядом с ней, в вечной безмятежности лежал Артур – первейший король Евразии. Его светлые волосы впервые собрали в хвост, очистив от пуха умиротворённый лик. И замыкал ряд покойников второй капитан «Реокрацу», положивший жизнь во благо короля. Теперь у него не было ни прошлого, ни будущего, и никто не смел сомневаться в преданности Фрола. Его поступок выглядел несоразмерно малым, подле подвига Евразийского героя, но он тоже  являлся своеобразным героем для пары, что теперь навечно будет неразлучна.

Кир злился на себя уже из-за того, что не мог самостоятельно стоять. Его главной опорой служили костыли, даровавшие истерзанной ноге покой. Киру безмерно тяжело было находиться в компании навеки замолчавших друзей и родственников; глаза первого были красны, но сухи. Он не позволял себе проявлять пред ними слабость, заглушая душевные муки стойкостью.

Когда входная дверь тихо приоткрылась, за спиной носителя знамени победы показалась Лира. Её лицо не меньше капитанского отражало траур, но ей с этим справляться было легче; в гробу не лежал никто, кого она поистине любила. На руках третья по силе держала кроху Милену, по-прежнему молчаливую и безрадостную. Она спокойно держалась за незнакомую девицу, разглядывая фиолетовыми глазками безмерно любивших её родителей.

– Всё-таки она поражает… разве дети бывают, с настолько белыми волосами? А её глаза… в жизни не видела ни одного цветка, с таким же насыщенным тоном.

– Она пережила смерть собственных родителей, стоило только появиться на свет. Что угодно могло случиться, с ещё неокрепшим дитя…– оправдал странности малютки Кир. – Прости, что тебе приходится её держать… если Милену возьму я, боюсь, не устою.

– Ничего, я понимаю. «Змеиный скелет» от того настолько хорош, что позволят пользоваться телом, даже если физически это невозможно. Ты лишился руки, но у тебя по-прежнему работают обе. Раненная нога, не кажется проблемой, – нежно улыбнувшись, рассудила Лира, подступив к Киру, и оставив на его щеке след бледно-розовой помады. Пареньку ничего не осталось, кроме как усмехнувшись, ответить:

– Ты права, может рано ставить крест на своей ходьбе.

– Кстати, ты уверен, что её зовут Милена? Королева не оставила никаких записей или посланий…

– Уверен. Мальчик – Алан, девочка – Милена. Я отлично это запомнил, – не отпуская тоску из голоса, настоял первый. – Четвёртый так и не объявился?

– Нет. Если тело второго хотя бы нашли, и мы уверены в его смерти, что с чётвёртым, так и не ясно.

– С ним как раз всё ясно. Он струсил и сбежал куда подальше, отдав мою сестру и короля в лапы убийцам…– решительным гневом молвил Кир.

– Не будь таким категоричным, случиться могло, что угодно… Может, его пленили нэогары, или путь сражения оказался настолько далёк, что туда мы пока не добрались, – не уставала предполагать Лира.

Кир принимал мнение Третьей к сведению, но его глаза, сквозь безмолвие, винили Джоя.

– Я бы мог просидеть тут до самых похорон, оживляя воспоминания в их кругу. Но я понимаю, что теперь, всё это не больше, чем прошлое. Не больше, чем скорбь в сердце. Лучше подумать о будущем, и побыть с теми, кем скорбь можно заглушить, – развернувшись к Лире, впервые за всё утро искренне улыбнулся Евразийский герой. Рыжеволосая девица ответила тем же и, подстраиваясь под темп шажков Кира, вместе с ним и младенцем, покинула бледный тронный зал.

Лишь на пару часов позже, в истинном «Граале науки», где полсотни лет назад создали Джаина, свои дела почти закончил Чан. Набегавшись по всей лаборатории, он аккуратно сложил важные записи, собственное оборудование, парочку личных вещей, и всё это на глазах пяти нэогаров, молча наблюдавших за главой, под видом неспешной работы. Никто из них не одобрял уход профессора, им и представлялось трудно, как работать без его наставлений. Но Чану до этого не было дела; его занимало одно: безмолвное самобичевание.

Никому непонятно было, зачем хранить погибшего императора в колбе, ещё и