— А если бы вышло? Ты хотела этого! И хотела, чтобы я не узнал!

— Маленькая интрижка, не более того…

— Такие вот маленькие интрижки часто перерастают в большую ложь. Знаешь чё, я пас. Мы по-прежнему друзья, но романтике кранты. Не думал, блин, что скажу когда-нибудь такое, но это лучшее, что я могу предложить.

— Накет, нет! Я не…

— Всё кончено.

Накет уходит к себе. Как бы уверен он ни был в этом решении, даётся оно ему нелегко.

— Опять? — мягко интересуется невольный свидетель расставания — Силмак.

— Не опять, а снова, — почти что с джексовой горькой улыбкой ухмыляется Накет. — Не прёт мне, блин, с бабами. Но уж в этот раз точно не я накосячил. Я к твоему совету прислушался, притормозил… а она вон как со мной поступила.

— Накет, мне так тебя жаль…

Шнырявка по-отечески обнимает человека восемью лапами.

— С другой стороны, подумай: может, тебе лучше на чём-то другом сосредоточиться? Если раз за разом тебе в отношениях не везёт — может, и не твоё это? Столько всего на свете есть интересного, и без женщин не заскучаешь.

— Да уж, не заскучаешь — и так с Двумперией боремся, — хмыкает Накет. — На чём тут ещё сосредоточишься? Понимаю, Силмак, ты меня утешить хочешь, но хрен бы там…

Вдруг Накета посещает совершенно неожиданное озарение:

— Блин! Да ну их, этих баб, в самом деле! Знаешь, чем я могу заняться, когда с Двумперией всё кончится? Только что сообразил! Я ж могу в лингвисты податься!

— Дай угадаю специализацию! Неужели?.. — весело отзывается Силмак.

— Ну конечно же! Ругательств в Галактике — выше крыши, а спецов по ним — с гулькин хрен! Выучусь в универе, диссертацию напишу, прикинь! В экспедиции летать буду! С тобой, конечно, тебя не брошу. Блин, теперь у меня ваще цель в жизни появилась! Спасибище тебе, Силмак!

— Мне-то за что? Ты сам додумался!

— Да кто ж меня ругани-то научил?

— Я, старый дурак!

— Вот! Нет худа без добра-то, а?

— И правда! Накет, ты молодец! Я всегда тебя поддержу!

В отличие от Накета, который в одночасье стал счастливее, чем когда-либо прежде, Веншамея всё ещё растеряна и расстроена. Утешиться она решает самым привычным для себя способом: с помощью бутылки вина на кухне.

Стоит Веншамее налить вино в бокал, как тут же, словно по волшебству, на пороге материализуется Яарвокс:

— О, королева Бухляндии в своём репертуаре!

— Вот только тебя не спросила! — огрызается Веншамея.

— Веншамея, мы ж с тобой об этом уже говорили. Горе в вине не тонет.

— Какое тебе дело? Нет, конечно, дело есть — да, мы с Накетом расстались, можешь позлорадствовать.

— Я не злорадствую. Мне Накета жалко, вообще-то.

— Жалко ему, видите ли. А меня, значит, тебе не жалко, да? Хотя о чём я — у тебя и женщины-то никогда в жизни не было, потому и ведёшь себя как козёл.

Эти насмешливые слова больно укалывают Яарвокса и выводят его из себя. Сами собой у него сжимаются кулаки, а седые волосы встают дыбом. Яарвокс впивается в Веншамею полным ненависти взглядом и выкрикивает:

— Ах, вот как?! Женщины у меня не было, значит! Хочешь, офигительную историю расскажу?

Яарвокс плюхается на табуретку напротив Веншамеи, резким движением ставит бутылку с вином под стол и, к особому неудовольствию теэклавеллянки, одним глотком лишает её вина в бокале. Не успевает Веншамея по этому поводу высказаться, как Яарвокс рявкает:

— Это чтоб ты не отвлекалась и в глаза мне всё это время смотрела, а не в бутылку с этим… тьфу… жопомоем! Значит, так, слушай. Первая женщина в жизни любого человека — это, конечно, мать. И знаешь, как со мной поступила любимая мамочка? Продала меня в рабство! По своей воле! И ещё торговалась, я всё слышал! То есть, на деминуточку, это не то что какие-нибудь там разбойники налетели и её убить угрожали, нет! Просто денег ей на что-то не хватало! Не помню, что она там мне наврала, когда отдавала рабовладельцам, но помню, что я уже тогда, маленьким, всё понимал… пытался сбежать… но меня, конечно, поймали. И два шельнокских года — два, сука, года! — я шил на сраной фабрике сраные сапоги, руками! Руками, понимаешь! Никаких машин там не было, всё руками! У меня до сих пор мозоли остались! Я уж молчу про шрамы от плётки… ладно, через два года мне удалось сбежать, там нас с Герном судьба свела, жизнь вроде наладилась… потом, уже взрослым, встречаю я девушку. Всё у нас прекрасно, я влюблён по уши, готовлюсь ей делать предложение… и застаю её с другим. Знаешь, что она мне тогда сказала? «Это не то, что ты думаешь»! Ей даже не хватило фантазии придумать какое-то оправдание! Ведь, когда говорят «это не то, что ты думаешь», обычно это оказывается именно то, что ты думаешь! Тогда я, как ты, к бутылке присосался. Какой я только дрянью не травился, упивался в усмерть — Герна можешь спросить, он подтвердит. Но однажды меня что-то всё-таки стукнуло, посмотрел я как-то утром с бодуна в зеркало… и увидел, что превращаюсь в ублюдочного вонючего хряка. Меня чуть не вырвало, когда я свою пьяную рожу узрел. Просох тогда — и бросил! С тех пор — только по праздникам и в трактирах. Ладно, и это прошло — встречаю другую девушку. На этот раз без измен, всё прекрасно, я на ней женюсь… и однажды случайно узнаю, что она меня за деньги Тримперии заложить собирается. На деминуточку, нас с Герном эти тримперские сволочи хотели живыми взять, и деньги за это предлагали сумасшедшие. Представляешь, каково это — узнать такое? Я пытался эту тварь на разговор вывести, а она извивалась, как чёртова гадюка! Ладно, казалось бы, очевидный выход — развестись и убраться к чёрту с этого помоечного Шельнока. Хренушки! Бюрократия наша, четырежды сраная! Чтобы развестись, нужно собрать пятнадцать подписей. Пятнадцать, сука! Собрал четырнадцать, ночами не спал, галлюцинации ловить начал. И угадай, чьей подписи не хватило? Правильно! Любимой жёнушки! Я уж и подделать пытался — ни черта не вышло. Хорошо, пробую сбежать — ловят меня наёмники. Конечно, жёнушка ни при чём, это всё пираты какие-то… ага, конечно, как будто я совсем идиот и ничего не понимаю! Но выхода уже никакого не осталось. Пришлось разыграть целый спектакль, где меня убивают. Герн там хитрющую систему маскировки придумал, реквизит собрал просто невероятный… всё получилось, но какой ценой! Знаешь, как это тяжело — лежать в гробу и