Ариадна умолкла, я продолжил ее рассказ, когда царица попросила меня об этом.

– Увы! – проговорила она, выслушав всю повесть. – Кого можно назвать удачливым, прежде чем придет его конец? Повелительница, ты познала перемену, незнакомую простым людям.

Тут она вспомнила о любезности и, наклонившись ко мне, добавила:

– И все же судьба в конце концов смилостивилась к вам.

Я поклонился, и Ариадна улыбнулась, оборотясь к престолу. Но, вспомнив, как она сказала мне еще на Крите: «Ты – варвар, моя няня рассказывала, что у вас едят непослушных детей», я подумал: «Неужели, даже став царем, я останусь для ее сердца юным прыгуном, дикарем с материка?»

А царица все говорила:

– Ободритесь, забудьте о своих невзгодах. И ты, повелительница, и супруг твой, и люди ваши должны остаться до завтрашнего пиршества и почтить бога, дарующего мужам веселье.

Услыхав эти слова, я постарался не глядеть на юношу, сидящего подле меня. Сердце мое хотело лишь одного: с рассветом покинуть этот остров. Я попытался поймать взгляд Ариадны, однако она уже благодарила царицу. Снаружи поднимался ветер, который мог наутро задержать нас в гавани; пренебрежение к этим людям могло дорого обойтись нам. После падения Крита настали смутные времена, к тому же друзья необходимы всегда. Поэтому я решил выказать хотя бы внешнее удовлетворение.

Насладившись игрой кифареда, царица пожелала нам доброй ночи и встала из кресла. Царь тоже поднялся и попрощался. Взгляды наши на миг встретились, и сердце мое едва не разорвалось от тех слов, которые мне хотелось сказать ему, но потом они куда-то улетели, и мы расстались молча. У подножия лестницы он даже взял царицу за руку.

Столы унесли, и в палате начали стелить мужчинам. Женщин увели – к расстройству тех, которые успели стать любовниками после того, как мы оставили Бычий двор, скажем Теламона и Нефелы. Но, судя по тому, что я слыхал о завтрашнем обряде, перед пиром полагался пост.

Нам с Ариадной отвели великолепную комнату на царском этаже. Это была первая ночь, которую мы провели в большой постели. Поэтому, хотя ветер и ослабел, я не стал слишком уж волноваться из-за задержки, однако все же сказал, что дома было бы лучше.

– Конечно же, – отвечала она. – Но жаль будет пропустить праздник. Я никогда не видела такого обряда, как здесь.

Я знал суть происходящего, но, так как она была в неведении, промолчал, и мы скоро уснули.

Наутро нас разбудило пение. Мы оделись и вместе со всеми спустились к берегу. Там уже плясали, и кувшины с вином, темным и крепким, сладким, как свежий виноград, ходили из рук в руки. Люди приветствовали нас, и, загоревшись огнем от вина и смеха, мы начали ощущать то единство и праздничное настроение, которое дарует своими чарами Иакх.[103]

Все смотрели в сторону моря и вскоре разразились радостными воплями, заметив парус. Корабль обошел мыс, направляясь к священному островку, располагавшемуся невдалеке от берега. Местные женщины увлекли за собой наших девиц, исчезла и Ариадна. Я не видел в этом ничего плохого, зная то уважение, с которым к ней относились.

Шедший под алым парусом корабль был украшен зелеными ветвями и венками, мачту, лопасти весел и нос позолотили, на палубе под дудки, бубны и бряцание кимвалов пели девушки. На носу, облаченный в шкуру молодого оленя, увенчанный зеленым плющом и молодыми побегами виноградной лозы, стоял царь; опьяненный вином и близостью бога, он нетвердой рукой махал людям.

На священном острове его ждали колесница и свита. Ступив в воду, они вытащили корабль на берег и под грохот музыки перенесли царя на сушу.

Путь им преградил неглубокий, по колено, брод. В колесницу впряглись мужи в леопардовых шкурах и с бычьими рогами на головах, они налегали на дышло и веревки. А вокруг плясали другие, привязав к чреслам огромные кожаные фаллосы, подпрыгивавшие при каждом движении. Распевая и паясничая, они отпускали, обращаясь к собравшимся, весьма непристойные шутки. За ними следовала позолоченная колесница, которую окружали женщины.

Они били в кимвалы, несли оплетавшие их тела длинные гирлянды или размахивали священными длинными тирсами.[104]Пляску сопровождала песнь, не очень разборчивая, потому что головы менад[105]прикрывали маски. Над гладкими плечами, гибкими руками и приплясывающими грудями скалились пасти львиц, леопардов, волчиц и рысей. Темные критские волосы теребил ветер. Я подумал: среди них ни жены своей, ни сестры не найдешь. Царь стоял в позолоченной колеснице, хохотал, озираясь дикими глазами, и пьяно покачивался на ухабах. Иногда, взяв из короба возле себя горсть зерна, он разбрасывал его над своим народом, изредка выплескивал на них кратер вина. Тут все начинали прыгать, чтобы не пропустить благословляющего прикосновения, а женщины кричали:

– Эвоэ! Эвоэ!

Мужи, увлекавшие колесницу, переходили на бег, направляясь к уходившей в горы дороге. Царь взмахнул рукой, и я услышал, что он поет.

Люди устремились от берега в горы, и я ощущал свое единство с ними – таковы чары бога. Но теперь, когда обряд совершился, ожидал, что Ариадна вернется за мной с острова и мы вместе направимся вверх, чтобы там разделить и безумие, и любовь. Повозка и музыка уже отъехали далеко, я встревожился, но все еще ждал. Мне не хотелось, чтобы она одна носилась там без меня. Нельзя сердиться на то, что творят женщины в наведенном Иакхом безумии; сохранить свое при себе можно, лишь не отпуская от себя свою девушку.

Юноши танцевали под звуки авлоса; я плясал вместе с ними, наконец они вскричали:

– В горы! – и бросились следом за остальными.

Но Ариадна не возвращалась. По броду к берегу шли несколько женщин – все старухи или брюхатые. Я спросил у одной, не видела ли она Ариадну. Удивленно поглядев на меня, женщина ответила:

– Конечно видела. Вместе с царицей и менадами она сейчас следует за богом.

Тому, кто слаб нутром, долго не выстоять против быка, поэтому я скоро нагнал толпу. В одиночестве на дороге я успел изрядно встревожиться, но тут обнаружил в цветущем саду нескольких «журавлей», распивавших вино и плясавших; они простерли ко мне руки, и мы вновь соединились. Чтобы почтить бога, селяне вынесли лучшее вино, и убегать было бы невежливо. Но в конце концов мы отправились дальше, на козьи пастбища, туда, где горы поднимаются выше, – я заметил снег на вершинах.

Вскоре мы оказались над возделанной землей. Там, среди зарослей тимьяна и вереска, выступали серые валуны, омытые дождем и обогретые солнцем, на них нежились юркие ящерицы. Если поглядеть с этих вершин, небо и море сливаются воедино, и в этой лазури покоятся невесомые серые острова. Всей компанией мы повалились на упругий дерн и, громко дыша и смеясь, взялись за вино – кто-то успел прихватить по дороге объемистый кувшин, разрисованный спрутами и волнистыми водорослями. По очереди, брызгая и булькая, мы с Аминтором и юношей из Наксоса заливали друг другу в рот вино из горлышка кувшина. Потом наксиец поглядел мимо нас, подпрыгнул и пустился бежать: он заметил мелькнувшую среди камней девушку.