– А кто ты такой, Фотий, чтобы проклинать от лица Матери?

Ариадна стояла возле своего кресла с воздетой к небу рукой. Отблески пламени искрились на платье, в котором она предводительствовала в танце. Фотий поджал губы, люди его переглянулись. Даже я испытывал трепет: никогда еще мне не приводилось слышать подобной силы в ее голосе.

– Там затаилось проклятие, поразившее Лабиринт, – проговорила она, указывая на святилище. – Я призываю богов в свидетели: Астерион убил Миноса. Сейчас этот убийца, не очищенный от кровной вины, стоит в священном месте перед Матерью Део. И ты смеешь говорить мне о святотатстве!

Наступило гробовое молчание, лишь трещал и рвался к небу огонь. Обратив руки ладонями к земле, она выкрикнула:

– Да проклянет его Матерь и все подземные боги, пусть дочери Ночи загонят его в землю! И да будет благословенна рука, что прольет его кровь.

Молчание превратилось в рев. Критяне ринулись вперед. Я подбодрил их: воину не подобает забывать о сражении. Но ум мой встревожился: «Ариадна не знает, кто сразил Миноса. Неужели ее проклятие падет на мою голову?» А потом решил: «Нет, ведь Минос сам освободил меня от вины». И вновь усомнился: «Но она должна была знать имя убийцы, если говорила силой какого-нибудь бога». Тут я почувствовал себя лучше. Ну а что касается Астериона – сына ее же собственной матери, – нет обязанности более священной, чем месть за отца. Она достойна лишь похвалы за то, что захотела увидеть его кровь.

Критяне продвигались вперед, швыряя камни; сзади нас был огонь, впереди враг. Я вскочил повыше, чтобы танцоры могли видеть меня, и закричал, как водится на арене, когда все должны идти на быка. Мне отвечал мальчишеский голос. Это Фалестра тоже взобралась повыше, пожар вызолотил ее сильные руки и ноги. Достав стрелу из заброшенного на спину колчана, она наложила тонкое древко на тетиву. Та сказала свое слово, и Фотий упал.

– Отличный выстрел! – вскричал я, с улыбкой оборачиваясь к Фалестре.

Но она на меня не глядела. Ноги ее подогнулись, и она упала навзничь – под грудью торчал дротик, из раны вытекала алая кровь, а в груди хрипело. Рыжеволосая амазонка, что сражалась по левую руку от нее, с рыданиями припала к умирающей. Фалестра оттолкнула ее и с трудом приподнялась на локте; окинув взглядом ряды противника, она указала на того, кто метнул дротик. Рыжеволосая вскочила на ноги. Полыхающее небо наполнило ее глаза огненными слезами. Смахнув их ладонью, она уверенно прицелилась, муж тот схватился за горло, и я видел – между его пальцев торчала стрела. Амазонка повернулась, но взгляд Фалестры уже остановился, черные волосы рассыпались по разрисованным черепкам.

С воплем, заглушившим все шумы горящего Лабиринта, девушка кинулась в сторону копий. Издав клич, я бросился вперед, обгоняя ее. Мне нравится такая отвага, но я не из тех, кто позволяет женщинам опережать себя.

Танцоры перескакивали по рассыпавшимся грудам камней. Ноги, научившиеся уносить нас от быка на покрытой песком арене, легко ступали среди обломков, оружие в руках было подобно пище, дарованной голодному, ведь мы привыкли безоружными играть со смертью. У воинов, ожидавших на ступенях, были щиты и копья, но у критских быков длинные рога, а лбы крепче наборного шлема. Не нам бояться неравных поединков.

Они по-прежнему метали дротики; мы не могли отвечать тем же – древки наших копий были опилены, когда их проносили на Бычий двор. Аминтор находился рядом со мной, мы, улыбнувшись, переглянулись, испытывая друг к другу ту самую любовь, которую разделяют в битве мужи, знающие мысли соратника. Каждый из нас наметил по жертве и ждал только, чтобы противник, защищаясь от летящего камня, вскинул щит, и тогда мы подбегали и хватали их поперек туловища. Так мы сумели раздобыть по щиту и копью длиной в пять локтей.

Мы продвигались вверх по широкой лестнице. Невдалеке я заметил и ту рыжеголовую амазонку в шлеме, и павшего Фотия с оружием. Стражники на ступенях сомкнули щиты, но мы оттесняли их все дальше и дальше, мимо фриза, на котором старательно вырисованные знатные юноши подносили дары Миносу, – в мегарон. Некоторые оступались, пытаясь ногой нащупать за собою ступеньку, и попадали в наши руки. Ступеньки сделались скользкими, но это лишь помогало нам завладевать оружием. Я заметил, что задние ряды начали крадучись отходить, и поднял крик, чтобы устрашить остальных.

Вдруг, подобно пролитой на землю воде, стражники как бы растворились в тенях. Они отступили, чтобы перекрыть более узкий проход, но мы тогда этого не поняли и разразились долгим победным кличем. Один из голосов заставил меня обернуться. Ариадна, высоко поднятая критянами, растрепанная, с широко раскрытыми глазами, призывала нас убивать.

Взбегая по лестнице, я поглядел на рыжеволосую амазонку – на руке ее, держащей копье, была теперь рана, и сердце мое смутилось. Боевая ярость приличествует деве-воительнице, проливающей собственную кровь и рискующей своею жизнью. Я дружил с такой и знаю, как их отвага освещает поле брани. Но когда подобные вещи выкрикивает обычная женщина с мягкими ладонями, чьи крохотные ступни никогда не касались грубой земли, ее слова воспринимаются иначе.

«Ладно, – сказал я себе, – ей причинили одно зло и грозили еще худшим. У нее есть право на месть. И сейчас настало время свершить ее без раздумий».

Лестница вела к небольшому залу, вход в который, лишенный крыши, был хорошо освещен. Но пока мы одолевали сопротивление на наружных ступенях, те, кого я принял за беглецов, возводили преграду из упавших камней, сундуков и прочих тяжелых предметов. Укрывшись за ней, можно было продержаться достаточно долго; они приветствовали нас криками и советами убираться, чтобы Минос мог свершить свое священное дело.

Я бросил Аминтору:

– Священное дело! Лишь одного еще хотят от него боги. И будь он хоть наполовину царь, то уже давно сам предложил бы это богам, не перекладывая на наши плечи.

Кинув взгляд на лестницу, я вспомнил, что было под ней, и меня осенило.

– Кас, – сказал я, – нападай отсюда. Нажимай на них сильнее, чтобы не заподозрили, что ты только тянешь время. Я знаю путь внизу, но, возможно, его засыпало после землетрясения. Если мне удастся обойти их, я дам вам знать боевым кличем. – Я посмотрел на повелительницу и понял, что под охраной критян ей ничто не угрожает. А потом кликнул «журавлей» и сказал им: – За мной.

Я повел их вниз по ступеням, потом по двору – на север к зданию, за которым расположился Бычий двор. Там находились кухни и кладовые, где хранили масла, краски и благовония, а также та самая комната со светильниками и люком в полу.

Фасад дома рухнул, верхние этажи уже сгорели, но основание удерживали крепкие стены и столбы, и с первого этажа можно было войти в дом. Признаюсь, мысль эта нимало не обрадовала меня. Великий гнев Посейдона сделал меня невосприимчивым к предупреждениям не столь серьезным, но все, казалось, могло упасть от одного дыхания. Прежде чем войти, я помолился богу, чтобы он послал нам знак, если до сих пор еще в гневе. Но вокруг не было ни малейшего движения – лишь плясал огонь наверху, – и мы вошли.