Где-то впереди вновь зазвенел колокольчик. Босиком, с голойгрудью, перемазанная кровью, в одних только старых джинсовых шортах, сжимая вправой руке лопату с серебряным штыком, Лизи двинулась на звук по тропе,которую быстро окутывали сумерки. Пруд лежал впереди, на расстоянии не болееполумили. Там было безопасно даже с наступлением темноты, и там она собираласьраздеться и омыть себя его водами.

Вокруг заметно стемнело, едва она вошла под деревья. Лизиощутила ещё более сильное желание прибавить шагу, но когда ветер вновьшевельнул колокольчик (очень близко, и она знала, что он подвешен на ветке накрепкой верёвке), она остановилась, захлёстнутая воспоминаниями. Она знала, чтоколокольчик висит на верёвке, потому что видела его, когда побывала здесь впрошлый раз, десятью годами раньше. Но Скотт повесил его много раньше, даже дотого, как они поженились. Она знала, потому что слышала звон колокольчика и в1979 году. Даже тогда звук показался ей знакомым, неприятным, но знакомым.Неприятным потому, что она возненавидела звон этого колокольчика задолго до того,как впервые попала в Мальчишечью луну.

— И я говорила ему об этом, — пробормотала она, перекидываялопату в другую руку и приглаживая волосы. Жёлтый вязаный квадрат лежал на еёлевом плече. Вокруг, как шепчущиеся голоса, шуршали кроны деревьев «нежное сердце».— Он ничего мне на это не сказал, но, думаю, запомнил.

Она двинулась дальше. Тропа нырнула вниз, потом поднялась навершину холма, где деревья росли реже, и яркого красного света прибавилось. Тоесть до заката было ещё далеко. Хорошо. И здесь висел колокольчик, чутьпокачиваясь из стороны в сторону, но и этого хватало для едва слышного звона.Когда-то, давным-давно, он стоял у кассового аппарата в кафе «У Пэт» вКливс-Миллс. Не тот колокольчик, по которому ударяют ладонью, что стоят нарегистрационных стойках в отелях и издают одинокий «динь», после чегозамолкают, а уменьшенная копия серебряного школьного колокольчика с ручкой,который динь-динькает, пока тебе не надоест его трясти. И Чаки, повар, которыйболее года работал с Лизи в одной смене, обожал этот колокольчик. Иногда — онапомнила, что говорила об этом Скотту, — звяканье колокольчика преследовало её иво сне вместе с громким хриплым голосом Чаки: «Заказ готов, Лизи! Поторопись!Голодные люди ждать не могут!» И да, в постели она говорила Скотту, какненавидит маленький колокольчик Чаки, как он её раздражает, должно быть,говорила весной 1979 года, потому что вскоре после этого колокольчик исчез. Онане связывала Скотта с исчезновением колокольчика, даже после того как впервыеуслышала его, попав в Мальчишечью луну (слишком много тогда происходилособытий, чтобы обращать внимание на такие вот мелочи), и он не сказал ей нислова. Потом, в 1996 году, отправившись на поиски Скотта, она вновь услышаладавно потерянный колокольчик Чаки, и на этот раз (поторопись голодные людизаказ готов) поняла, что к чему. Идиотизм, конечно, но в духе Скотта. В концеконцов, Скотт Лэндон был мужчиной, который думал, что «Обурн новелти» — лучшиймагазин во Вселенной. Разве он не мог решить, что это отменная шутка —перетащить колокольчик, который так раздражал его подругу, в Мальчишечью луну?И повесить аккурат возле тропы, чтобы он звенел на ветру?

В последний раз на нём была кровь, прошептал голосвоспоминаний. Кровь в 1996 году.

Да, и её это испугало, но она всё равно пошла дальше… атеперь кровь исчезла. Природные условия, благодаря которым выцвела надпись накресте, поспособствовали и очищению колокольчика. И верёвка, на которой Скоттповесил его двадцать семь лет назад (при условии, что время здесь текло с тойже скоростью, что и на другой стороне), практически истлела. Ещё чуть-чуть, иколокольчику предстояло свалиться на тропу. Вот тогда в шутке Скотта и будетпоставлена точка.

И внезапно интуиция дала о себе знать, да так мощно, какникогда в жизни, не словами, а картинкой. Она увидела, как кладёт серебрянуюлопату у подножия Колокольчикового дерева, что она и сделала без запинки иливопросов. Даже не спросила себя почему. Лопата идеально смотрелась у толстогошишковатого ствола. Серебряный колокольчик на ветке, серебряная лопата наземле. И почему это идеал… но с тем же успехом она могла спросить себя, апочему существовала Мальчишечья луна. Она-то думала, что предназначение лопаты— защищать её. Видать, ошиблась. Бросила на лопату ещё один взгляд (большеуделить времени не могла) и двинулась дальше.

Тропинка вновь привела в густой лес. Здесь яркий вечернийсвет потускнел до мутно-оранжевого, где-то впереди, возможно, в тёмной чаще,проснулся первый из хохотунов, и от его жуткого, почти человеческого голоса порукам Лизи побежали мурашки.

Поторопись, любимая, — Да, хорошо.

Второй хохотун присоединился к первому, и хотя Лизичувствовала, что и спина покрылась «гусиной кожей», она понимала, что пока ейничего не грозит. Потому что впереди тропа обегала большую серую скалу, которуюона очень хорошо помнила. За скалой лежала глубокая каменная долина и пруд. А упруда она была в безопасности. Местечко, конечно, страшноватое, но при этом ибезопасное. Там ей…

Внезапно Лизи поняла, более того, ощутила всем телом, что еёпреследует какая-то тварь, не просто преследует, но выжидает, пока деньокончательно превратится в ночь, чтобы перейти к решительным действиям.

Чтобы прыгнуть на неё.

Когда Лизи огибала огромную серую скалу, сердце билось таксильно, что каждый удар отдавался болью в изувеченной груди. А потом онаувидела пруд, лежащий внизу, как мечта, ставшая реальностью. И пока онасмотрела на призрачно мерцающее зеркало, последние воспоминания встали наместо, как недостающие элементы картинки-головоломки, и, вспомнив всё, Лизииспытала безмерное облегчение, словно вернулась домой.

Она выходит из-за серой скалы и забывает о пятне засохшейкрови на колокольчике, который когда-то так её доставал. Она забывает ревущийледяной ветер и яркое северное сияние, оставшиеся на другой стороне. Намгновение она забывает даже Скотта, за которым пришла сюда, чтобы увести назад…исходя из предположения, что он хочет вернуться. Она смотрит вниз на призрачномерцающее зеркало пруда и забывает всё остальное. Ибо пруд прекрасен. И хотяничего подобного она в жизни не видела, ощущение такое, словно она пришладомой. И даже когда одно из этих существ начинает смеяться, ей не страшно,потому что это безопасное место. И говорить ей об этом не нужно, она знает этокаждой клеточкой своего тела, как знает, что именно об этом месте Скотт долгиегоды говорил на лекциях и писал в своих книгах.

Она также знает, что это грустное место.

Это пруд, к которому мы все приходим, чтобы утолить жажду,поплавать и половить мелкую рыбку; это также пруд, в котором только самыеотчаянные решаются ловить крупную рыбу, отплывая от берега в утлых челнах. Этопруд жизни, но Лизи думает, что разные люди представляют его по-разному, и вэтих версиях только два общих момента: пруд этот всегда расположен в Волшебномлесу, менее чем в миле от опушки, и там грустно. Потому что воображение — неединственное, что олицетворяет пруд. В нём ещё и (смирение) ожидание. Простосидеть… смотреть на эти мерцающие воды… и ожидать. «Оно придёт, — думаешь ты. —Скоро придёт. Я знаю». Но ты не знаешь, что именно должно прийти, и такпроходят годы.