глаза, и становится защитником преследуемой невинности. Наконец-то твердая воля, проницательный взгляд, руки, готовые оказать помощь, и великодушное сердце! Таков барон де Лимези. Как только он появляется, все идет на лад. События ведут себя как послушные мальчики, и драма, ко всеобщему удовлетворению, завершается смехом.

Он снова прошелся по комнате, а потом наклонился к девушке:

– Почему вы плачете, Орели, разве все неприятности не позади, разве даже сам Марескаль не поверил в вашу невиновность? Не плачьте, Орели. Я всегда являюсь на сцену в решающую минуту. Это привычка, и я никогда не пропускаю свой выход. Вы же сами видели: Марескаль ночью арестовывает вас – а я вас спасаю. Через два дня, в Ницце, появляется Жодо – а я вас спасаю. В Монте-Карло, в монастыре Святой Марии, снова объявляется Марескаль – и снова я вас спасаю. А сейчас – разве я не пришел вам на помощь? Так чего же вы боитесь? Все кончено, и нам остается лишь спокойно уйти, прежде чем приедут два здоровяка, а полицейские окружат дом. Ведь я же прав, Родольф? Ты не станешь чинить препятствий и мадемуазель свободна?.. Разве ты сам не в восторге от такой развязки, которая потешит твою галантность и твое стремление осуществлять правосудие? Вы идете, Орели?

Она робко встала; чувства подсказывали ей, что битва еще не выиграна. И в самом деле, на пороге высился с безжалостным видом Марескаль. К нему присоединился и Брежак. Против торжествующего противника оба мужчины действовали заодно…

Глава 11

Родственные узы

Рауль подошел к комиссару и, не обращая внимания на Брежака, примиряющим тоном обратился к нему:

– Жизнь кажется очень сложной, потому что мы видим лишь ее фрагменты, высвеченные неожиданными вспышками. Так же обстоит и с делом об убийстве в скором поезде. В нем все запутано, как в романе-фельетоне. Факты всплывают, когда их никто не ждет, бестолково, словно петарды, взрывающиеся не в том порядке, в каком их разложили. Но прозорливый ум размещает их по полочкам, и все становится логичным, простым, гармоничным, естественным, словно страница в учебнике истории. И сейчас, Марескаль, я прочел тебе эту страницу. Теперь тебе известно истинное положение дел, и ты знаешь, что Орели д’Асте невиновна. Так позволь ей уйти.

Марескаль пожал плечами:

– Нет.

– Не упрямься, Марескаль. Видишь, я больше не шучу, я совершенно серьезен. И прошу тебя признать свою ошибку.

– Мою ошибку?

– Разумеется, потому что она не убивала и была не сообщницей, а жертвой.

Комиссар усмехнулся:

– Если она не убивала, то почему сбежала? Согласен, Гийом имел причины бежать. Но она? К чему ей это? И почему с самого ареста она не проронила ни слова? За исключением нескольких жалобных просьб в самом начале, когда она умоляла жандармов: «Я хочу говорить с судьей, хочу рассказать ему…» И все – ничего, кроме этого.

– Молодец, Марескаль, – признал Рауль. – Замечание существенное. Согласен, меня это молчание тоже часто приводило в замешательство… упорное молчание, которое она хранила даже наедине со мной, с тем, кто был на ее стороне, хотя ее признание сильно помогло бы в моих поисках. Но губы ее оставались сжаты. И только здесь, в этом доме, я смог решить задачу. Да простит она меня за то, что во время болезни я обыскал ее секретер. Но мне пришлось так поступить. Марескаль, прочти эту фразу, она взята из распоряжения, которое ее мать, умирая и не питая никаких иллюзий относительно Брежака, оставила ей: «Орели, что бы ни случилось и как бы ни повел себя твой отчим, никогда не обвиняй его. Защищай его, даже если тебе придется пострадать за него, даже если он окажется виновен. Я носила его имя».

– Но она не знала о преступлении Брежака! – запротестовал Марескаль. – А если бы и знала, то это давнее преступление не имеет никакого отношения к нападению в поезде. Брежак не мог быть в него замешан!

– Мог.

– Каким образом?

– Через Жодо…

– Кто это подтвердит?

– Мать Гийома, признавшаяся мне во всем; вдова Ансивель живет в Париже, я разыскал ее и очень дорого заплатил за письменное изложение всего, что ей известно о событиях прошлого и настоящего. Так вот, ее сын сказал ей, что в купе скорого поезда, стоя подле мадемуазель и двух мертвых тел, Жодо, сорвав с себя маску и подняв руку, поклялся: «Орели, если ты кому-нибудь шепнешь хоть слово, если проговоришься обо мне, если меня арестуют, то я расскажу об одном давнем преступлении. Это Брежак убил твоего деда д’Асте». Эта угроза, еще раз повторенная в Ницце, потрясла Орели д’Асте и вынудила ее хранить молчание. Я ведь сказал чистую правду, мадемуазель?

– Чистую правду, – прошептала она.

– Значит, сам видишь, Марескаль, препятствия больше нет. Молчание жертвы, молчание, из-за которого ты подозревал ее, становится, напротив, свидетельством в ее пользу. Второй раз прошу тебя выпустить ее.

– Нет, – ответил Марескаль, топнув ногой.

– Почему?

И тут Марескаля обуял гнев.

– Потому что я хочу отомстить! Хочу скандала, хочу, чтобы все знали про ее бегство с Гийомом, про арест, про преступление Брежака! Хочу обесчестить его, и тогда позор падет и на нее. Она меня отвергла. Так пусть заплатит за это! И Брежак тоже заплатит! Ты глупец, раз дал мне недостающие сведения… Теперь Брежак у меня в руках, а малышка тем более, я даже не надеялся на такую удачу… И Жодо! И Ансивели! Вся банда! Ни один не ускользнет от меня, как и Орели!

Неистовствуя в гневе, он, крупный и высокорослый, полностью загораживал дверь. С лестничной клетки доносились голоса Лабонса и Тони.

Рауль взял со стола извлеченный из бутылки листок бумаги с надписью «Марескаль – дурак». Небрежно свернул и протянул комиссару:

– Держи, старина, закажи рамочку и повесь в изножье кровати.

– Да-да, смейся, – промолвил Марескаль, – смейся сколько угодно, мне это не мешает, ведь ты тоже у меня в руках! Ты мне с самого начала показался подозрительным! А этот спектакль с сигаретой? Огонька, видите ли, не найдется?! Ничего, я еще дам тебе прикурить! Всю оставшуюся жизнь будешь курить на каторге! Да, на каторге, откуда ты явился и куда снова отправишься. Да, на каторге, повторяю, на каторге! Или ты считаешь, что раз я боролся с тобой, то у меня не было времени разобраться, кто ты на самом деле? Неужели ты думаешь, что я не знаю, кто ты, что у