Похоже, я поняла, куда он клонит. И это мне совсем не нравится.

– Уж не к штатным ли мозгоправам ты вздумал меня направить?! – не думала, что мне будет приятно услышать в своем голосе возмущение. Особенно, в сложившейся ситуации, но это значит, что я постепенно прихожу в себя.

– Для большинства агентов такая практика совершенно нормальна, – Драйден чуть раздраженно повел плечом, а я прочувствовала каждое его движение, потому что он все еще держит меня за руки. – Мне и в голову не могло прийти, что ты такая ханжа в этом вопросе…

– «Ханжа», значит? – зацепилась я за последнюю фразу и посмотрела на него исподлобья. – Ну, знаешь! Так ты меня еще никогда не оскорблял!

В ответ он улыбнулся. Не так, как часто бывает. Не снисходительно, не с горечью, не просто заботливо. Как-то особенно. Будто бы Драйден чего-то ждет.

– Вот вернусь домой, обложусь подушками и одеялами со всех сторон и буду объедаться фисташковым мороженым, смотря ДВД с «Бриджит Джонс»[3] или «Секс в большом городе»[4]!

[3] Серия книг и фильмов о судьбе одинокой англичанки и ее попытках устроить личную жизнь, сбросить вес, а также бросить курить и пить.

[4] Комедийно-драматический сериал от HBO o жизни четырех подруг в Нью-Йорке.

– Звучит слишком непохоже на настоящую терапию… – с преувеличенным сомнением отзывается Ван Райан.

Я фыркаю, высвобождаю руки и плюхаюсь в кровать на спину, наспех накрываясь одеялом, чтобы случайно не устроить перед ним шоу «Мокрая майка».

– Сам увидишь, буду как новенькая! И это точно лучше, чем те псевдо-отчеты, что пишет док Розенфельд о твоем ментальном здоровье для Комитета!

– Что ж, может быть, ты и права, – Драйден демонстративно разводит руками и покаянно опускает голову.

Улыбка медленно растягивает мои губы. Не уверена, что он делает это искренне, но Ван Райан действительно хочет заставить меня позабыть весь сегодняшний день. И видимо, ему мало-помалу это удается.

Я поворачиваюсь на бок, придвигаюсь к краю кровати, раздумываю над тем, как могу отблагодарить его или что должна сказать, но вспоминаю о двух вещах. Улыбка становится неуверенной.

«Джозефсон, ты же не маленькая девочка! Сделай что-нибудь, возьми кхм… инициативу в свои руки! Перчатки твои никто не отменял. Если откопаешь их в груде своего хлама», – подначивает какой-то из маленьких демонов, живущих у меня в голове.

«Он в твоем номере уже сколько? Минут двадцать? Что если за вами все это время следят? – вмешивается голос разума. – И ты еще помнишь, что именно может сделать твое прикосновение? Ну, так вспомни лицо того квартерона!»

Вдоль позвоночника пробегает холодная дрожь, и я понимаю, что меняюсь в лице. Очень вряд ли мой собеседник не заметит этого.

– Я очень… тебе благодарна, – произношу вслух и чувствую, как кровь приливает к щекам, – но ты точно можешь находиться в чужом номере так долго?

Его улыбка тоже гаснет.

– Ночевать вне собственного номера – не лучшая затея, но и уйти, видя, в каком ты состоянии, я не могу. Поэтому… просто постарайся заснуть, хорошо?

Драйден чуть привстает над кроватью Джен, склоняется ниже, убирает спутанные влажные пряди с моего лица. Потом садится ближе. Так, чтобы лучше видеть мое лицо. Его взгляд невозможно ни с чем спутать. Темно-синий, мерцающий, настороженный, но в то же время усталый и наполненный теплотой.

Я глухо и немного разочарованно выдыхаю, а потом закрываю глаза. Смотреть на него сейчас почти больно. Больно слышать дыхание, которое вдруг показалось мне непривычно тяжелым и чуть сбивчивым.

Сказать, что между нами ничего нет, уже не получится. Не получится затаиться в уголочке, пережидая, пока мои чувства прикажут долго жить. Не получится отрицать, что Драйден сейчас здесь. И этот риск он взял на себя совершенно осознанно. Из-за меня…

Да что же это такое? Разве так должно быть?

Джен, кажется, сегодня я тоже перешла черту, после которой нет возврата.

* «Герой или ноль?» (англ.)

Стрекотание магических летающий «жучков», фиксирующих новое «показательное» выступление председателя Вульфа, почти сводило меня с ума. Сегодня гораздо сильнее, чем за предыдущие две с половиной недели. Не знаю, связано это с тем, что сегодня в стенах Комитета я впервые оказалась одна? Или потому что сегодня День Благодарения[1], а завтра – день рождения Джен?

[1] Североамериканский праздник, отмечается во второй понедельник октября в Канаде и в четвёртый четверг ноября в США. С этого дня начинается праздничный сезон, который включает в себя Рождество и продолжается до Нового года.

Мне хотелось бы быть как минимум в Вашингтоне, а как максимум в нашей квартире. Но я стою на невысокой сцене в зале для пресс-конференций в штаб-квартире Комитета. Чуть поодаль от трибуны, с которой председатель произносит свою речь и общается с журналистами.

Сейчас Вульф производит впечатление бодрого и вдохновленного человека. Совсем не как на первых публичных выступлениях, связанных с «Токийским инцидентом». Тогда он выглядел мрачным и патетически скорбящим «по жертвам чудовищного акта насилия». Но от конференции к конференции председатель постепенно менялся. Сегодня этот человек казался мне играющим свою роль шоуменом: доверительно простирал руки над залом, в нужное время удрученно склонял голову, а о ходе расследования рассказывал общими пафосными фразами и вскользь.

Официально дело об инциденте в Токио мог вести только Комитет. Бюро и ЦРУ занимались этим тайно. В ФБР к расследованию, как и к защите Саманты Стефанис, была привлечена «Несчастливая шестерка». Хотя теперь это «Несчастливая шестерка» плюс Джен. Впрочем, расследование буксовало и топталось на месте из-за практически полного отсутствия доступа к уликам. У нас были только наши собственные воспоминания, теории и запись Саманты. А личность женщины с браслетами, с которой столкнулись Драйден и Айрис, так и осталась неустановленной.

Я предпочла бы стать частью расследования, но вместо этого превратилась в «героя по вызову от Бюро». Героя, которого таскали на каждую такую пресс-коференцию.

Сложно сказать на скольких подобных спектаклях я побывала за последние недели. На семи? Или на пяти? Не знаю. Не могу даже дать себе отчет. Все в сознании иногда покрывает серый туман. Я мало спала за это время. Настолько же мало, насколько плохо. С того дня…

Только на самой первой совместной пресс-конференции мне позволили выйти к трибуне надолго. Тогда я должна была максимально протокольно и «приглаженно» рассказать свою версию событий в здании вокзала.

Помню, как потели мои ладони, и как накрыл приступ паники. Потому что волей-неволей снова возвращалась туда. А еще у сцены в сером зале с фактурными стенами, покрытыми пугающими абстрактными завитками, рядами были выставлены черно-белые фотографии всех погибших.