объяснять, что это — мой коллега, начальник управления МБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. К тому же — народный депутат России, председатель комитета по вопросам обороны и безопасности Верховного Совета.

— И почему этот Степашин должен быть преемником Ельцина?

— Видишь ли, Аркадий, это только кажется, что история хаотична и вершится случайным образом. На самом деле в ней есть свои закономерности, которые развиваются так же строго, как физические процессы. Смотри: во-первых, после каждой революции наступает период реакции, в той или иной мере отрицающий плоды революции. Наша революция обрушила административно-командную систему, власть бюрократии — значит, на следующем этапе произойдет реванш бюрократии, и наследником Ельцина будет представитель бюрократии; во-вторых, революцию мы все же совершили, и наследником будет не просто представитель бюрократии, а представитель бюрократии прогрессивной. Такая есть только в Москве и Санкт-Петербурге. Но Россия не выберет москвича президентом. Следовательно, следующим президентом будет представитель новой питерской бюрократии; в-третьих, наша революция была направлена на освобождение от диктата репрессивного аппарата, КГБ и вообще силовых структур. Что в результате получилось, ты сам видишь. Значит, в фазе реакции народ качнется к «сильной руке» и произойдет реванш еще и силовых структур, в первую очередь связанных с КГБ. Следовательно, следующим президентом будет представитель новой питерской бюрократии, из силовиков, скорее всего из КГБ, как наиболее политизированной и наименее коррумпированной силовой структуры; в-четвертых, то, что революцию возглавил ровесник Горбачёва, — аномалия. Правящие поколения сменяются примерно через десять лет. То, что от Брежнева до Горбачёва двадцать пять лет — это застой. И наследник Ельцина должен быть примерно на двадцать лет младше, поскольку Ельцин необходимый «сдвиг» по времени не обеспечил; итак, имеем: представитель новой питерской бюрократии, из силовиков (скорее всего, КГБ), примерно 1952 года рождения[194]… Степашин![195]

Ну чуть-чуть ведь не угадал: летом 1999 года председатель правительства России Степашин уже носил малую корону наследного принца до 9 августа, до отставки.

2 августа 1999 года, когда в Доме кино на Васильевской улице отмечали 10-летие Межрегиональной депутатской группы, Мурашев ходил по фойе и громко объявлял: «А знаете, что Савостьянов еще в 1992 году предсказывал, что Степашин станет следующим президентом России?»

Что ж, не угадал с конкретным человеком, зато типажно — «в яблочко». Просто не знал, что другой «новый питерский бюрократ из силовиков (КГБ) 1952 года рождения» окажется в Москве, внушит окружению Ельцина больше доверия и станет наследником.

Через неделю после Мурашева ко мне заехал Сергей Филатов — с тем же вопросом. В этот раз долго думать не пришлось, и я повторил фамилию и аргументацию. Филатов прекрасно знал Степашина, и, хотя сильно удивился, отреагировал гораздо спокойнее. После короткой дискуссии покачал головой и с заметным сомнением сказал: «Ну, не знаю, не знаю» (читай: ерунду вы, батенька, говорите). До сих пор всем, кто критикует Ельцина и его советников за выбор преемника, отвечаю этим рассказом о предопределенности необъяснимого, на первый взгляд, жребия.

Глава 7. 1993 год. Вторая гражданская война

Подготовка

РЭволюция — осуществление революционных преобразований эволюционными методами — закономерно привела нас к гражданской войне.

К концу 1992 года обстановка стала стремительно меняться.

«Шоковая терапия»[196] и распад СССР разрушили привычный мир. Десятки миллионов обнищали или вообще оказались в роли «неграждан». Не этого люди ждали от нас.

Противники Ельцина, противники реформ — решили: «Сейчас или никогда». Или удастся, используя недовольство граждан, опрокинуть «проклятый ельцинский режим» — или преобразование общественного уклада и государственного строя пустит слишком глубокие корни, чтобы его потом можно было выкорчевать. В стремлении свергнуть законно избранного президента России объединились:

● его оппоненты в депутатском корпусе (здесь много было связано с личными амбициями некоторых лидеров Верховного Совета);

● националисты всех мастей, сторонники возрождения империи, в принципе отрицавшие демократию, улучшение отношений с Западом, стремившиеся сыграть на преобладании нерусских предпринимателей среди новых супербогачей;

● коммунисты — большей частью от идеологической и организационной номенклатуры, — жаждавшие реванша.

К их разочарованию, россияне, особенно в столицах и крупных городах, трезво оценили как издержки начавшихся реформ, так и очевидность приобретений — исчезновение очередей, растущую насыщенность рынков продовольствием и промтоварами, возможность получать земельные участки, ездить за рубеж, исчезновение страха всеобщего уничтожения, присущего последним годам «холодной войны».

Как и в последней трети XIX века, возникла ситуация, когда активное протестное меньшинство не находило поддержку большинства и все больше ожесточалось, допускало переход от мирного уличного протеста к насильственным действиям. Нападки депутатов съезда и Верховного Совета России становились все более хамскими, риторика оппозиции — все более агрессивной.

Самые оголтелые из наших оппонентов (Руцкой, Макашов) обещали повесить на кремлевских елях своих оппонентов, публиковали проскрипционные списки (РНЕ) и т. п. И все-таки это были настроения наиболее истеричных и безответственных людей, не имевшие сколько-нибудь существенного распространения.

А с нашей стороны ничего подобного не было, и формулу Екатерины Великой «победителей не судят»[197] демократы, поменяли на «победители не судят», доведя ее почти до абсолюта.

Большевики уже в первые часы своей революции доказали, что их программа — война на уничтожение целых классов и социальных групп — является руководством к действию.

Наш разгон коммунистической партии не был связан с насилием, а сформированные прежней властью правящие органы съезд, Верховный Суд и даже КГБ спокойно существовали, не подвергаясь массовым репрессиям.

Свою роль сыграла и историческая память о страданиях, связанных с революцией и ее прямыми последствиями, а также с трагедией 1941–1945 годов. Все мы с детства привыкли к суждению: «Лишь бы не было войны».

Но главное, думаю, в другом: ставки были не так велики. Ключевой задачей большевиков было отнять и уничтожить тех, у кого отняли.

В нашем случае отнимать было у людей нечего.

У заводов не было хозяев, которые могли бы потерять заводы.

У земли не было землевладельцев, которые могли бы расстаться с землей.

Жилье у всех было примерно одинаковое, и никто ни квартиры, ни дачи, ни приусадебные участки отбирать не собирался. Наоборот, с самого начала было сказано, что всё это перейдет в собственность владельцам, и к 1993 году оформление прав собственности охватило уже десятки миллионов семей.

Если говорить о денежных накоплениях, то здесь угроза инфляционной экспроприации была для отдельных социальных групп существенной. Но, во-первых, к экспроприациям народ коммунистами был приучен (последней была «павловская реформа» вкупе со списанием пенсионных накоплений). Во-вторых, инфляционная экспроприация касалась всех. Но именно она все-таки вызывала наибольшее недовольство и протесты.

Наконец, даже в оппозиции значительно преобладали те, кто не ставил задачу вернуться в строительство развитого социализма вкупе с коммунизмом — наелись этих бредней досыта. И даже к демократическим свободам относились большей частью лояльно, ведь оценить право говорить и писать