Костя посмотрел на меня, лишь когда открылпризму портала. Посмотрел презрительно и обиженно. Губы за стеклом гермошлемашевельнулись и я понял: «прощай».

— Прощай, — согласился я.

С чемоданчиком системы жизнеобеспечения водной руке и с чемоданчиком, хранящим «Фуаран» в другой — Костя шагнул впортал.

Я поспешил себе снять щит — и чужая Сила,ухнула в пространство, растекаясь вокруг.

«Как ты все это объяснишь?» — спросил Гесер.

— Что именно? — я сел на подвернувшийся стул.Меня колотило. На сколько там хватает кислорода в легком полетном скафандре,вовсе не предназначенном для выхода в космос? На пару часов? Вряд ли больше.

Косте Саушкину оставалось жить совсем немного.

«Почему ты уверен…» — начал Гесер. Замолк. Имне даже показалось, что я слышу какой-то обмен репликами между ним иЗавулоном. Что-то о приказах, которые надо отменить, о бомбардировщиках,которым требуется вернуться на аэродромы. О команде магов, которая станетзаметать следы творившихся на Байконуре безобразий. Об официальной версиисорванного старта.

— Что случилось-то? — спросил Лас, садясьрядом. Техник, которого он бесцеремонно согнал со стула, недоуменно озирался.Люди вокруг приходили в себя.

— Все, — сказал я. — Все кончилось. Все почтикончилось.

Но я знал, что это еще не конец. Потому чтогде-то высоко в небе, выше облаков, в холодном звездном свете, кувыркается вукраденном скафандре Абсолютный Иной Костя Саушкин. Пытается — и не можетоткрыть портал. Пытается — и не может достичь проплывающей мимо станции.Пытается — и не может вернуться на Землю.

Потому что он — Абсолютный Нуль.

Потому что все мы — вампиры.

И там, за пределами теплой, живой Земли, вдалиот людей и животных, растений и микробов, от всего того, что дышит, шевелится,спешит жить — мы все становимся абсолютными нулями. Лишенными дармовой Силы,что позволяет нам так красиво и ярко бросать друг в друга шаровые молнии,исцелять болезни и наводить порчу, превращать кленовый лист в банкноту, апрокисшее молоко — в выдержанный виски.

Вся наша Сила — чужая.

Вся наша Сила — слабость.

И это то, чего не мог понять и не хотелпринять хороший парень Костя Саушкин.

Я услышал смех Завулона — далеко-далеко, вгороде Саратове, стоя с бокалом пива под зонтиком летнего кафе, Завулонвсматривался в вече реющее небо — искал в нем новую быструю звезду, чей полетбудет ярок, но недолог.

— Вроде как ты плачешь, — сказал Лас. — Толькослез нет.

— Верно, — ответил я. — Слез нет, сил нет.Обратный портал не открою. Придется лететь самолетом. Или подождать группузачистки, может, помогут.

— Кто вы такие? — спросил техник. — А? Чтопроисходит?

— Мы — инспекция министерства здравоохранения,— сказал Лас. — И лучше бы вы объяснили, кто додумался сжигать скошеннуюконоплю у воздухозаборников системы вентиляции.

— К-какую коноплю? — начал заикаться техник.

— Древовидную! — отрезал я. — Пошли, Лас. Мнееще положено дать тебе необходимые объяснения.

Мы вышли из зала — навстречу бежали какие-тосотрудники, какие-то солдаты с автоматами. Бардак был такой, что на насвнимания не обращали — а может быть, нас прикрывали остатки магического щита. Вконце коридора мелькнула розовая задница немецкого туриста — он бежалвприпрыжку, так и не вынув палец изо рта. За ним спешили двое в белых халатах.

— Слушай сюда, — сказал я Ласу. — Кромеобычного, человеческого мира, который доступен глазу, существует еще исумеречный мир. Попасть в Сумрак могут только те…

Я сглотнул и запнулся — мне снова представилсяКостя. Совсем давнишний Костя, еще ничего не умеющий пацан-вампир…

«Смотри, я трансформируюсь! Я — ужасная летучаямышь! Я лечу! Я лечу!»

Прощай. У тебя и впрямь получилось.

Ты летишь.

— Попасть в Сумрак могут только те, ктообладает… — продолжил я.

Семен вошел в кабинет вместе с Ласом —подталкивая того перед собой, будто пойманного с поличным мелкого Темногоколдуна. Лас вертел в руках туго свернутую бумажную трубочку и все старалсяспрятать ее за спину.

Семен плюхнулся в кресло и буркнул:

— Твой протеже… Антон. Ты и разбирайся.

— Что случилось? — насторожился я.

Лас вовсе не выглядел виноватым. Так, слегкасмущенным.

— Второй день стажировки, — сказал Семен. —Простейшие, элементарные поручения. Даже не связанные с магией…

— Ну? — подбодрил я.

— Попросил его встретить в аэропорту господинаСисукэ Сасаки из токийского Дозора…

Я хмыкнул. Семен побагровел:

— Это обычное японское имя! Не смешнее, чемАнтон Сергеевич!

— Да я понимаю, — согласился я. — Это тотсамый Сасаки, что вел дело девочек-оборотней в девяносто четвертом?

— Тот самый, — Семен заерзал в кресле. Ласпродолжал стоять у дверей. — Он проездом в Европу, но что-то собирался обсудитьс Гесером.

— Это я уже понял, — сказал я. — Я другое хочуузнать — зачем ты все это пишешь? И что случилось?

Семен возмущенно посмотрел на Ласа. Откашлялсяи сказал:

— Господин стажер очень интересовался у меня,знает ли уважаемый Сасаки русский. Я объяснил, что не знает. Тогда господинстажер отпечатал на принтере плакатик и отправился встречать японца вШереметьево… Да покажи ты плакат!

Лас со вздохом развернул рулончик.

Очень крупным шрифтом были напечатаныиероглифы японского имени. Не поленился Лас, поставил японские драйвера.

А повыше — шрифтом чуть поменьше — былонапечатано:

«Второй московский конгресс жертвнасильственного заражения холерой».

Сохранить каменное лицо стоило мне огромныхусилий.

— Зачем ты это написал? — спросил я.