У Адама тоже осталась обида на своих родителей. Их участие вего жизни, а точнее, отсутствие какого-либо участия, и царившая в доме гнетущаяатмосфера вызывали его негодование. Главным воспоминанием его детства было то,как мать всех пилит, как придирается к нему, самому младшему, и как его всетретируют, словно непрошеного гостя, поскольку он имел несчастье родиться такпоздно. Он помнил, что отец вечно пропадал на работе. Да и как его винить? Стех пор, как Адам в восемнадцать лет уехал в Гарвард, он и сам дома почти непоявлялся. Навестит на праздники – и скорее назад. С него и этого хватало. Онсчитал, что такая атмосфера в семье привела к тому, что они с братом и сестройне питают друг к другу никаких родственных чувств. От родителей они научилисьтолько наводить критику, поглядывать друг на друга сверху вниз, придираться кмелочам и пренебрежительно отзываться об образе жизни того или другого.

– В нашей семье не было никакого взаимногоуважения, – вспоминал Адам. – Мать отца в грош не ставила и вечнопилила. Думаю, отец ее в душе ненавидел, хотя ни за что в этом бы не признался.Да и мы, дети, никогда между собой не дружили. Сестру я считаю жалкой и скучнойличностью, брат у меня – напыщенный кретин, его жена – в точности как нашамамаша, а они убеждены, что я якшаюсь с одними подонками и шлюхами. Никакогоуважения к моей работе. Они толком даже не знают, чем я занимаюсь. Их неинтересую я сам, зато очень волнуют мои, как они говорят, двусмысленные связи сженщинами. Я вижу свою родню только на свадьбах, похоронах и по большимпраздникам, да и то лучше бы их всех не видеть. Детей к старикам возит Рэчел,так что хотя бы от этой обязанности я свободен. Они обожают Рэчел, причем такбыло всегда. Они даже готовы смотреть сквозь пальцы на то, что она вышла захристианина, главное для них то, что она воспитывает детей в еврейскихтрадициях. Для них она вообще безгрешна, а я, напротив, не способен ни на чтохорошее. К счастью, это меня уже давно не трогает.

– Что-то не похоже, ты ведь продолжаешь с нимивидеться, – заметил Грей. – Значит, тебе не все равно. Может, ты досих пор нуждаешься в их одобрении или подсознательно его ждешь. Это нормально,просто иногда приходится признавать, что наши родители на это не способны. Воти получается, что в детстве, когда нам так нужна их любовь, мы ее лишены, онине умеют любить. Мои-то точно не умели. Думаю, на свой лад они к нам с сестройхорошо относились, только они и понятия не имели, что значит быть родителями.Когда они усыновили Боя, я ему очень сочувствовал. Уж лучше б собаку купили!Думаю, когда мы выросли и разъехались, им просто стало скучно, вот они и взялимальчишку.

И вот моя сестрица где-то в Индии живет с нищими подоткрытым небом. Она всю жизнь пыталась ощущать себя азиаткой, а теперь,наверное, считает, что наконец ею стала. Она ничего не знает о своемпроисхождении, да и родители не знали. Я о своем – тоже. До сих пор задаюсьвопросом, кто я и откуда. Думаю, в конечном итоге это и есть главный вопрос:кто мы такие, во что верим, как живем и как хотели бы жить?

– Чарли, а ты что скажешь? – спросил Адам. Он былне такой сдержанный, как Грей, и не боялся вторгаться в запретныепределы. – У тебя в детстве была нормальная семья? Мы тут с Греемсоревнуемся, у кого родители хуже, и я пока не понял, кто на первом месте, он илия. Мои, похоже, оказались не способны дать мне больше, чем егомузыканты. – Они уже изрядно выпили, и разговор пошел откровенный.

– У меня были идеальные родители, – вздохнулЧарли. – Любящие, щедрые, добрые, чуткие. Я от них слова дурного неслышал. Мать была самая нежная и душевная женщина на свете. Заботливая,веселая, красивая. А отец – настоящий мужчина. Для меня он был примером вовсем, я его воспринимал как героя. Чудесные были родители, и детство у менябыло замечательное. А когда они погибли, моя счастливая жизнь закончилась.Истории конец. Шестнадцать лет счастья – и вот мы с сестрой одни в большомдоме, много слуг и фонд, которым надо учиться управлять. Сестра ради менябросила Вассар и два года замечательно обо мне заботилась, пока я не поступил вколледж. Она всем пожертвовала ради меня. Боюсь, за эти годы у нее и парня-тоне было. Потом я уехал в Принстон, а она уже была больна, только я об этомтогда не знал. А потом умерла и сестра. Трех самых дорогих мне людей не стало.Я вот слушаю вас обоих и думаю, как мне повезло – нет, дело не в состоянии. Уменя были чудесные родители, замечательная сестра. Но близкие люди умирают,твоя жизнь теряет опору, и все меняется. Я все готов отдать, чтобы их вернуть,но такой возможности жизнь не дает. Надо играть теми картами, какие у тебя наруках. А кстати, как насчет рулетки? – вдруг оживился Чарли, сменив тему.

Друзья лишь молча покивали. И Адам, и Грей понимали, почемуЧарли боится серьезных отношений и не заводит длительных романов. Он боитсяпривязаться к человеку и потом его лишиться. Он и сам это понимал. И тысячу разобсуждал это со своим психотерапевтом. Но это ничего не меняло. Сколько бы онни ходил на эти консультации, родителей не вернешь, боль утраты и давние страхиглубоко сидели в нем, и никакая успешность не избавляла его от собственногоодиночества. Он страшился новых потерь, вот почему он не спешил отдавать своесердце на заклание. Поэтому он деликатно, но твердо уходил первым. Чарли еще неповстречал такой, ради которой готов был бы идти на риск, но верил, чтокогда-нибудь встретит. А вот Адам и Грей в этом сомневались. Они считали, чтоЧарли так и останется бобылем. А поскольку такого же мнения каждый из них был ио себе, то они особенно дорожили своей мужской дружбой. В их дружбе была преданностьи стабильность, которой им так не хватало и в детстве, и во взрослой их жизни.

Чарли играл в баккара, а Грей следил за игрой Адама в очко,после чего все трое перешли к рулетке. Чарли поставил немного от имени Грея, итот выиграл три сотни долларов, поставив на черное. Сотню он тут же вернулЧарли, который ни за что не хотел ее брать.

На яхту они вернулись в два часа ночи и сразу разошлись покаютам. Завтра они двинутся в Портофино. Чарли уже отдал указания капитануотплывать, не дожидаясь, пока они встанут, часов в семь. Тогда на место ониприбудут вскоре после обеда, и останется время прогуляться. Портофино былизлюбленным пунктом их летнего маршрута. Грея восхищала архитектура, вособенности он восторгался церковью на вершине горы. Чарли импонировалираскованная атмосфера итальянского курорта, здешние рестораны и сами люди. Этобыло удивительно красивое местечко. Адам обожал здешние магазины и отель«Сплендидо» на склоне горы, с видом на гавань.

Ему нравился и крохотный порт, и роскошные молодые итальянки.А сколько здесь было очаровательных туристок, приехавших со всего света! Длякаждого из них это место было наполнено своим очарованием, и когда онирасходились по каютам, блаженные улыбки не сходили с их лиц в предвкушениизавтрашнего прибытия в Портофино.

В Портофино прибыли в четыре часа дня, когда магазины илавки открывались после сиесты. Поскольку киль у яхты был слишком глубок,пришлось бросить якорь за пределами порта. Люди с соседних яхт активнокупались, их примеру последовали и друзья, когда проснулись. К шести часамвечера подошло еще несколько крупных яхт, вокруг них царила праздничнаяатмосфера. Стоял дивный вечер, залитый золотым светом. Подошло время ужина, ноникому не хотелось покидать палубу. Друзья, довольные и расслабленные,наслаждались прекрасным видом. Кухня на яхте была превосходная, но рестораны вгороде тоже были великолепны. Здесь было несколько отличных заведений, в томчисле прямо в порту, среди многочисленных лавок и магазинов. А уж магазины вПортофино привлекали туристов не меньше, чем в Сен-Тропе: «Картье», «Гермес»,«Вюиттон», «Дольче и Габбана», «Селин», несколько итальянских ювелирных фирм.Крохотный городок был настоящим средоточием роскоши, и вся жизньконцентрировалась вокруг порта, а сельские пейзажи и окрестные горы былидостойны кисти живописца. Собор Сан-Джорджо и отель «Сплендидо» стояли на двухутесах по обе стороны от гавани, обращенных к морю.