– Серега... – выдохнул побелевший Макар, и тотчас же,словно отзываясь на единственное произнесенное слово, внизу ударил взрыв.

Мотоцикл вместе с заваливавшейся фигуркой взлетел в воздух,будто подброшенная рассерженным ребенком игрушка, тяжело перевернулся и вдругразвалился, посыпался на землю кусками, охваченными огнем. По дому прокатиласьдрожь, зазвенели стекла выбитых окон. К первому, неумолкавшему крикуприсоединился второй, за ним третий, и тут же взвыли машины, словно отзываясьсигнализацией на случившееся.

Илюшин спрыгнул с подоконника, бросился к двери, но Бабкинперехватил его, рявкнул в ухо:

– С ума сошел! Не вздумай! Три взрыва было – ты уверен, чтоне будет четвертого?!

Макар, лицо которого постепенно приобретало нормальный цвет,перестал вырываться и на негнущихся ногах вернулся к окну.

Даже с двадцать пятого этажа было видно, что на том месте,где стоял мотоцикл, асфальт просел, будто продавленный огромной пяткой, и понему растеклись потеки, сходившиеся в одной точке. Куски черного, смятого,перекрученного металла, догоравшие, как угли в костре, валялись поодаль, и ниБабкин, ни Макар не могли различить среди них того, что когда-то было ДмитриемАрсеньевичем Силотским, искавшим выход в другие миры.

Владислав Захарович сам поставил картину на подрамник,отошел на два шага, наклонил голову и зачем-то прищурил левый глаз. «Что ж ты сдвух шагов смотришь? – с досадой и горечью подумал Пашка. – Что такможно увидеть, старый ты хрыч?»

Чешкин сурово взглянул на него, словно подслушав его мысли,отошел еще шагов на пять, затем – на десять. Паша стоял молча, ожидаяприговора, и старался представить, как бы он нарисовал старикана. Но в головулезли только мысли о том, что свет в помещении никуда не годится, не даст этотсвет возможности увидеть все так, как задумано, а если б и имелся правильныйсвет, то картина, по совести говоря, особенно не выиграла бы. Бездарность он,Паша Еникеев, и зря полез к Чешкину со своим творчеством. «Акварелист хренов...Тоже мне, талант! Сунулся в галерею, возомнил о себе бог весть что... Черт, дочего же неприятно, что он все молчит».

– Сюжет, значит, брейгелевский... – пробормоталВладислав Захарович, ворочая бровями.

Брови у Чешкина были широкие, косматые и странно выделялисьна его морщинистом породистом лице. Со стороны казалось, будто актер решилнанести грим, готовясь играть Брежнева, начал с бровей, приклеил их, но затемпочему-то передумал. Так и оставил: тонкий нос со скульптурными ноздрямихорошей лепки, высокий лоб, прорезанный одной-единственной глубокой морщиной,чуть запавшие карие глаза, сохранившие ясность, крепкий подбородок, самыйкончик которого заострялся воинственно выдающейся вперед ухоженной бородкой...А между глазами и лбом – две щеточки вроде тех, которыми чистят брюки, ноуменьшенных.

Полинка не раз предлагала деду привести брови в порядок, ноЧешкин прекрасно понимал, что за аккуратным «привести в порядок» стоитбанальное «выщипать», и внучку с пинцетом к себе не подпускал. По правдеговоря, бровями он отчасти даже гордился.

– Занятно, занятно...

Владислав Захарович сперва осмотрел картину, затем прошелсявзглядом по принесшему ее молодому человеку. Молодой человек был безус,полноват, небрежно одет и вид имел страдальческий, хотя страдание пыталсяскрыть.

– Кто подсказал вам повтор такого известного сюжета вакварели? – поинтересовался Чешкин, на носках разворачиваясь к Еникееву.

Тот промычал что-то невнятное, дернул головой, выговорил,запинаясь на каждом слове:

– Просто... мне акварелью нравится работать... эффект совсемдругой.

И покраснел, как школьник.

– Эффект... – задумчиво повторил Чешкин. – Да,эффект, разумеется...

Сгоравший от стыда Паша уже не хотел ничего, кроме какубежать, пусть даже и без картины, куда-нибудь подальше от испытующего взглядаэтого властного старика. Кто там рассказывал, что старик Чешкин до тогообаятелен, что работать с ним одно удовольствие? Может быть, с Феклисовым он иобаятелен, а вот его, Пашу, того и гляди размажет по стенке одним ударом кисти.Останется пятно коричневатого цвета, которое на следующее утро будет соскребатьуборщица, грязно ругаясь. В том, что в нарисованном им мире уборщица будетругать не Чешкина, а того, от кого это пятно осталось, Еникеев ни секунды несомневался.

Хорошо еще, подумал он, что его позора не видит девушка,частенько забегающая в эту галерею. При ней он всегда вжимался в стену, и онане замечала его – здоровалась, но не замечала, мысленно оставалась в другомместе, с другими людьми, и по ней было видно – Паше, во всяком случае, –что при повторной встрече она не узнает никого из посетителей галереи. Рот ееулыбался, губы произносили «здравствуйте», и она проносилась мимо – летящая,похожая на черный огонек. Про черный огонек Паша сам придумал, и ему нравилсяэтот образ. А потом огонек находил старикана, или старикан окликал его издальнего конца галереи – «Полина!» – и тогда в глазах девушки вспыхиваларадость, она тут же становилась здешней, и, нарочно замедляя шаг, шла навстречудеду.

– Вы молодец, мой мальчик, – неожиданно проговорилВладислав Захарович и улыбнулся. – Сколько вам лет, простите за нескромныйвопрос?

– Восемнадцать. – Паша не был уверен, что над ним неиздеваются, а потому ответил сухо.

– И вы любите Брейгеля?

– Я вообще голландцев люблю. А Брейгель... он так пишет,будто втягивает к себе!

– Да, – согласился Чешкин, – детализацияудивительная. А вы, значит, не побоялись пойти путем подражательства... Ирезультат, как ни странно, оказался... М-да.

Голос старикана определенно звучал одобрительно, теперь уПаши не оставалось в этом никаких сомнений. Он вопросительно взглянул на него иснова увидел улыбку на лице Чешкина.

– С вашего позволения, работа пока останется у меня, –мягко попросил тот. – Хочу кое с кем посоветоваться... показать.

– Значит... вам нравится?

– Нравится... не нравится, – пробурчал ВладиславЗахарович. – Дело не в личных пристрастиях, а в том, что я вполне могуобъективно оценить уровень вашей работы. Достойно, я считаю, действительнодостойно. И, конечно, идея... «Охотники на снегу», надо же!

Когда осчастливленный парень ушел, Чешкин набрал телефонныйномер.

– Ну ты где? – ворчливо спросил он, нездороваясь. – Да. В галерее, конечно, где же мне еще быть! Тебя жду. Ктообещал пообедать вместе? Кстати, можешь заглянуть: сегодня был один мальчик,принес интересную вещицу. Не бог весть что, конечно, но свежая мысльприсутствует, а для молодого автора сие необычайно ценно, как ты по себезнаешь. Все, жду через полчаса.

Он убрал телефон в карман и снова посмотрел на картину. Да,мальчик осознанно копировал Брейгеля, повторяя за ним композиционноерасположение всех элементов полотна. Но там, где у великого мастера были живые,плотные, почти осязаемые люди, деревья, дома, собаки, у мальчишки неслось нечторазмытое, прозрачное, словно всех брейгелевских охотников с собаками взмах егокисти перетащил в призрачный мир, насмешливое зазеркалье, волшебным образомпреобразившее грузную зиму в просыпающуюся весну, земное и весомое – вангельское, воздушное. Охотники не утопали в снегу, а бежали по нему легко исвободно, и собаки, словно почуяв тревожащий запах просыпающейся из-подмартовского снега земли, готовились взмыть в воздух, оставив лишь следы наподтаивающей хрустящей корочке.