Промолчал. После добавил, как бы неохотно:

– Знаете, Ксения, я ещё после Ходынки понял, что возврата к прежней России не будет. Положение народа ужасно… И в новую Думу я не слишком верую. Раньше следовало дозволить.

Ксения рассказала ему, как тётя Анета хвасталась однажды кружками с вензелями царской четы: те самые кружки, из-за которых случилась давка на Ходынском поле! Мама сочла её поведение неприемлемым и отставила грубо сделанную кружку в сторону, сделав брезгливое лицо.

– Какая дрянь ваша тётка! – удивился Константин, и Ксения, внешне опешив, внутренне возликовала верно найденному слову, на которое никогда бы не решилась сама: вот точно что дрянь!

Константин её нынче не встретил, и дорога домой была вдвое длиннее обычной.

Екатеринбург, январь 2018 г.

Знакомый буддист (с годами знакомыми буддистами обзаводится каждый) однажды заметил: если жить долго, то со временем начинаешь видеть в своей жизни некий узор, и он симметричен. Моя жизнь опровергает это наблюдение, она асимметрична, как лист вяза. Может, поэтому я и ухватилась с такой страстью за дневники Ксении, что заметила общий узор с ними? У нас совпадают имена, инициалы, профессия, несчастья и привычка вести дневник, неотменимая, как быт, сведённая, как мне кажется в грустную минуту, едва ли не к гигиенической процедуре. Различий, впрочем, тоже хватает, и они в свою очередь складываются в орнамент. Ксения рано стала женой (пусть не венчанной) и матерью. Я никогда не была замужем и не могу считаться матерью в традиционном смысле этого слова. Тем не менее у меня есть ребёнок, который отчаянно нуждается во мне вопреки собственным заверениям в обратном.

Я старательно избавляюсь от второстепенных персонажей в дневниках и в жизни, Ксения считает исключительно важным каждого из них. Меня раздражали в детстве все эти невидимые и непредставимые Малита или Болеслав Станиславович… Но дневник не роман, здесь действительно важны каждое имя, всякий мелкий эпизод, любой дождик, идущий за окном здесь и сейчас…

Теперь я думаю иначе, нежели в детстве: дневники пишутся вовсе не для того, чтобы их кто-то читал. И наши предки (неважно, настоящие или фальшивые) в нас ни капельки не заинтересованы. Мы видим их сквозь толщу лет, – читаем их письма, разглядываем лица на жёстких карточках, изготовленных в «наилучших варшавских ателье», кто-то из нас даже может взять в руки старое кольцо с помутневшим камнем. Для наших предков та же самая сотня лет – непрозрачное стекло, лишь при наличии богатого воображения можно сквозь эту дымку разглядеть потомков…

Раньше Андрюша часто говорил мне о том, какое презрение вызывает у него эгоистичное желание «простых людей» оставить своё семя в этом мире, прорасти в потомках, наследить где только можно. В его презрении сквозило ещё и огорчение, что сам он не из «простых людей», и мучительная к ним зависть.

Кстати о простых и непростых людях. Я уже неделю хожу к новому ученику – зовут Миша, фамилия сразу показалась мне смутно знакомой. Мальчик запущенный, но умный, к тому же у него явные актёрские и музыкальные способности, что нашему делу только на руку. Об уроках со мной договаривалась Мишина мама, мы с ней, по-моему, почти ровесницы. А вот папу я увидела только сегодня и теперь думаю: может, буддист был прав? Мишин папа – мой первый мужчина, старательно забытый и похороненный в памяти. Инженер М., который бегал через Зелёную рощу, помахивая «дипломатом», и долго пытался лишить меня девственности, вдруг обратился немолодым, лысым, но при этом импозантным «директором предприятия» (так сказал Миша о своём папе, когда мы с ним писали автобиографическое эссе).

Я невольно обрадовалась, что на мне была одна из кофточек Влады – она мне не идёт, но достаточно новая и дорогая. Поначалу М. меня не узнал, а может, сделал вид, что не узнал, – я была бы рада любому раскладу. Студентка Ксана, с которой он стал мужчиной, и в самом деле ничем не напоминает сутулую и блёклую Ксению Сергеевну, которая берёт полторы тысячи за два по сорок пять и гарантирует сдачу ЕГЭ. Никакая кофточка не спасёт. М. спросил, согласна ли я с тем, что подготовка к ЕГЭ не имеет ничего общего с владением французским языком. Конечно же, я с этим согласна. М. уточнил, можно ли свести их к общему знаменателю хотя бы на каком-то уровне, услышал отрицательный ответ и, в целом довольный, отбыл в соседнюю комнату.

А когда я уже обувалась в прихожей (Миша нетерпеливо переминался с ноги на ногу, чтобы закрыть за мной дверь и сбежать к компьютеру, родной матери всех подростков), М. внезапно вырос на пороге и сказал, сияя лысиной, что готов подвезти меня домой, так как у него возникло срочное дело в городе.

– Но Ксения Сергеевна живёт совсем рядом с нами, – удивилась Мишина мама.

М. смутился: он как раньше не умел врать, так и теперь не научился. Отступать всё же было поздно, и мы вышли из квартиры под недоумённое молчание его жены. Надеюсь, что моя невзрачность её несколько успокоила.

В лифте М. сгрёб меня в объятия и жарко прошептал в ухо:

– Я так давно тебя не видел!

Вот оно, живое волшебство общей памяти: вместо блёклой Ксении Сергеевны М. видел легкомысленную студентку Ксану… И себя, рядом, героем – он был из породы людей, у которых неприятные воспоминания со временем сглаживаются. Мы ведь перестали с ним общаться на следующий же день после того, как «сказка стала былью»: и я не звонила, и он не звонил, а на работу бегал, по всей видимости, другим маршрутом, огибая Зелёную рощу широким кругом…

Я по нему нисколько не скучала, вспоминала редко, без удовольствия, хотя и без досады. Такое уж было время, такой была я сама: до романа с Людо мне и в голову не приходило, что я могу вызывать у мужчин какие-то чувства. В двадцать лет я честно считала себя уродом, к тому же уродом неинтересным и глупым. Ксеничке повезло больше, хотя как посмотреть. Константин, начав за ней ухаживать, мог сразу рассчитывать на успех: такие, как мы с моей лжебабушкой, всегда будем лёгкой добычей.

– Я тоже давно тебя не видела, – сказала я, аккуратно высвобождаясь из объятий.

Мы вышли на улицу.

– Как твой мальчик? – спросил М., открывая дверцу машины, в равной степени большой и грязной.

– Мальчик в порядке, – ответила я. Не было желания докладывать, что Андрюша в психбольнице, а Княжна вот уже две недели не кажет домой носу. Но М., как вскоре стало понятно, не интересовал ни мальчик, спавший когда-то за стенкой в его квартире, ни я сама: ему хотелось рассказать о себе и своих успехах, вот он и принялся уговаривать меня сесть в машину, хотя отсюда до моего дома было всего полквартала.

– Нет, садись, – настаивал М. – по дороге поболтаем!

Я села. Болтал он один – рассказывал, что брак у него второй и счастливый. От первого есть дочь, живёт в Москве, умница-красавица. Мишу они не могли родить долго, и жена, по мнению М., слишком уж над ним теперь трясётся. М. долго «был в политике», сейчас ушёл в бизнес, дела идут неплохо, хотя бывало и лучше. На днях едет с женой в Австрию кататься на лыжах, Миша останется с бабушкой. М. напоминал одну мою подругу, решившую возобновить отношения после долгого перерыва. Она настояла на встрече в кафе и полтора часа рассказывала, как здорово ей удалось устроиться в жизни. Мне она не задала ни одного вопроса, я её не интересовала в принципе. Я давилась остывшим кофе и с облегчением распрощалась, когда чашка опустела. «Давай ещё как-нибудь встретимся, так хорошо пообщались!» – сказала подруга, целуя меня в щёку на прощание.