Возможно, в том числе и из-за упомянутого инцидента он был вынужден в следующем году передать свою должность командующего Верховным штабом Коче Поповичу и уехать для повышения квалификации в Москву, в Академию им. Ворошилова. Там он еще больше запутался в сетях НКВД, который стал его шантажировать из-за связи с дочерью одного советского генерала (Йованович был женат, а в партии всё еще господствовало пуританство военных лет). И это, судя по всему, стало известно югославским тайным службам. В мае 1948 г., по возвращении на родину, его ждал очень холодный прием: с остальными 16 товарищами, обучавшимися в Советском Союзе, он предстал перед особой комиссией, во главе которой стоял заместитель министра обороны Иван Гошняк. Что, вероятно, очень его обидело. Во время встречи с Тито он вел себя, по словам самого маршала, «как мокрая курица»[1195]. Хотя его еще можно было увидеть в кругу ближайших соратников Тито, стало очевидно, что югославское руководство ему больше не доверяет. Ему предоставили довольно скромную должность начальника Военной академии, что его очень разочаровало и уязвило его гордость. Уже во время ареста Жуйовича и Хебранга ходили слухи о связи Йовановича с ними, но они затихли, когда показалось, что он поддерживает линию Тито. Впервые после возвращения из Советского Союза он появился перед общественностью, когда вместе с другими генерал-полковниками югославской армии (всего их было пять) стал делегатом на партийном съезде в Белграде. Хотя его роль в работе съезда не была значительной, его всё же избрали членом комиссии по подготовке новой программы партии[1196].

Неудавшийся побег, для Йовановича закончившийся смертью, а для его черногорских товарищей – арестом, стал настоящей сенсацией и возбудил сильное любопытство. Сразу же появились слухи, что авантюра несчастного генерала является частью продуманного политического плана, цель которого – подорвать твердость позиций белградского правительства. За осуществление его якобы несут ответственность А. Я. Вышинский и румынский министр Анна Паукер. По слухам, эти партийные и государственные руководители прибыли в Белград не только из-за международной конференции о плавании по Дунаю, организованной в августе 1948 г., но прежде всего для того чтобы подготовить побег некоторых югославских деятелей, которые сразу же по прибытии в Бухарест должны создать эмигрантское правительство. Советский Союз и его союзники признали бы это правительство, что дало бы ему возможность призвать югославских коммунистов к восстанию и обратиться к восточным армиям за помощью[1197]. Факт, что Арсо Йованович при побеге в Румынию взял с собой печать Генерального штаба ЮА, только укрепило эти подозрения, ведь нетрудно было представить себе, что ей он заверил бы призыв к Красной армии вмешаться в ситуацию в Югославии и свергнуть титовскую клику предателей [1198].

Это событие сильно обеспокоило югославское руководство. Как Йованович, так и его товарищи Бранко Петричевич и Владо Дапчевич – обоих арестовали – входили в число наиболее авторитетных партизанских борцов. Петричевич тесно сотрудничал с Вукмановичем – Темпо в политическом руководстве армии и на V Съезде был избран в комитет по редакции устава партии[1199]. В том же ключевом учреждении работал и Дапчевич, который к тому же являлся сводным братом Пеко, одного из известнейших генералов ЮА. Вукмановича – Темпо это событие настолько потрясло, что он предложил Тито уйти в отставку, которую тот не принял. Естественно, в Белграде тут же приняли меры, чтобы подобные дезертирства более не повторялись. Усилили контроль на границах и аннулировали все паспорта, чтобы не вводить их владельцев – а ими являлись лишь представители руководства режима – в искушение. Однако, несмотря на все меры по укреплению безопасности, 14 августа удался еще один побег, вызвавший широкий резонанс: Перо Попивода, который только 17 июля получил звание генерал-майора, на самолете эмигрировал в Бухарест. Там он в конце месяца выступил с заявлением, что оставил родину, поскольку не хочет стать жертвой «террориста» Ранковича[1200]. Большинство и тех, и других приверженцев Сталина являлись черногорцами, что отвечало эмоциональному настрою населения этой республики. Помимо традиционной привязанности к России тут нужно учитывать и разочарование многих партизан и их семей, возникшее из-за трудных условий жизни в послевоенной Югославии: «Если русские придут, настанет справедливость, будут места и зарплата!»[1201]

Известие о смерти Йовановича Borba опубликовала 18 августа 1948 г., в день завершения Дунайской конференции. Было очевидно, что это напутствие Паукер и Вышинскому, улетавшим из Белграда, потерпев поражение. Отклика восточных государств не пришлось долго ждать. Их реакция была бурной и по тону и стилю высказываний напоминала ту антизападную травлю в прессе, которую за несколько недель до того вызвало покушение на Тольятти. Уже 20 августа неофициальное румынское агентство Ager Press в сообщении, которое потом перепечатали все восточноевропейские газеты, обвиняло «предательскую клику Тито – Ранковича» в гитлеровских методах и утверждало, что Йованович пал жертвой «подлого преступления». Затем подобные обвинения (которые можно было услышать и в Белграде) стали поступать отовсюду. В Венгрии сам Матиаш Ракоши, генеральный секретарь КП, в явно истерическом тоне выражал протест по поводу насилия югославских руководителей, которые убивают искреннейших демократов и славнейших героев освободительной борьбы. «На сторонников Советского Союза и пролетарского интернационализма сейчас в Югославии охотятся как на диких зверей». В последующие дни эта травля в прессе, в которой советские газеты сначала не принимали участия, еще усилилась. Бухарестская газета Scanteia 24 августа опубликовала большую статью сбежавшего Голубовича, в которой тот, помимо прочего, заклеймил руководителей КПЮ как «банду убийц и злодеев», использующих фашистиские методы, подобные методам Гитлера, Муссолини и Франко[1202].

Статья Голубовича переполнила чашу терпения югославов. До тех пор белградское правительство делало всё, чтобы, несмотря на разногласия, доказать свою приверженность социалистическому лагерю. В полемике с печатью Информбюро югославская пресса отвечала на нападки исключительно в оборонительном тоне. Но ввиду постыдных обвинений, которые после объявления о смерти Йовановича лавиной посыпались из восточных столиц, и не только в прессе, но и в пропагандистских радиопередачах, белградское правительство ощутило потребность изменить свое поведение. Оно перешло в наступление, и началось это с официальной ноты от 25 августа, адресованной румынскому министерству иностранных дел. Это был важный сдвиг в югославской стратегии, осуществить который стало возможно во многом благодаря недавней внутренней консолидации партии. Нота была составлена в тоне, неприемлемом не только для бухарестского правительства, но и для Москвы, явно управлявшей им из-за кулис. Она осуждала поведение высших руководителей Румынии, начиная с «госпожи» Анны Паукер, осмелившейся открыто подстрекать югославских коммунистов свергнуть свое руководство. Поскольку среди тех, кто раздувает вражду, – виднейшие члены правительства Народной Республики Румынии, было написано в белградском послании, отношения между государствами неизбежно испортятся. Тем более, что их непростительная активность ухудшает положение социалистической Югославии в борьбе против империалистических сил. Подобная нота на следующий день была послана венгерскому правительству. В обоих посланиях подчеркивалось главным образом одно: если социалистический фронт на Балканах и в Средней Европе распадется, то это наверняка произойдет не по вине белградского правительства[1203].