Раскол с Москвой был очень труден для Тито, ведь как дисциплинированный коммунист он ощущал его как разрыв со всем своим прошлым. В его кругу были убеждены, и сам он был того же мнения, что из-за стресса, которому он подвергся, у него начался приступ желчекаменной болезни, что с ним уже случалось во время войны[1240]. В то время он часто нервничал и у него бывали вспышки злости даже по отношению к своим ближайшим соратникам, хотя при этом он умел выказать им и человеческую теплоту, которую потерял в конце войны и после нее. Во время встреч с советским посланником А. И. Лаврентьевым он старался скрыть нервное напряжение, но секретные службы знали о его реальном самочувствии, поскольку имели своих соглядатаев в его ближайшем кругу. Но хотя конфликт со Сталиным принес ему душевные муки, он не колебался[1241]. Он понимал, что при столкновении нет среднего пути – либо сдача позиций диктатору, либо тотальная политическая вражда. «Все мы, – говорит Кардель о себе и своих товарищах в Политбюро, – в тот момент несли большую ответственность за решение этой дилеммы, но ответственность Тито была наибольшей и тяжелейшей. Ведь Тито приобрел во время нашей народно-освободительной борьбы такой личный авторитет, что его слово в этом случае означало также окончательное принятие решения по этой дилемме»[1242].

Югославские руководители не ограничились только укреплением своих позиций, они перешли в идеологическое наступление. К примеру, уже 19 сентября в газете Borba вышла статья Моше Пияде, учителя Тито и других видных коммунистов, под названием «Отвергли факты ради догм». Статья вызвала настоящую сенсацию, поскольку старый революционер тогда впервые со всей едкой иронией, которой он был одарен сполна, выступил против КПСС и завуалированно обвинил ее в реакционных тенденциях. Он не ссылался на публикации в Правде, а комментировал два антиюгославских опуса в Большевике. Он обвинил советских политиков в том, что они погрязли в море догматических цитат, совершенно не способны создать новые идеи и теории, которых требуют время и различные условия в государствах, находящихся на пути к социализму. На утверждение Большевика, что законы перехода от капитализма к социализму, открытые Марксом и Энгельсом и апробированные и развитые Лениным и Сталиным в рамках советского государства и партии, обязательны для всех, Моше Пияде ответил, что условия для развития социализма различаются в зависимости от территорий и специфических обстоятельств, и что истинному марксизму-ленинизму чужд любой доктринерский подход [1243].

Еще большую сенсацию, чем статья Моше Пияде, вызвала статья, называющаяся «О неправдоподобных и несправедливых обвинениях против нашей партии и страны», которую опубликовала Borba 2–4 октября 1948 г. Обширный текст не был подписан, и это еще больше, чем само содержание, усиливало его значение. Несомненно, он никогда не был бы опубликован, если бы его не написал или в целом не утвердил сам Тито. Маршал действительно до такой степени идентифицировал себя с автором статьи, что в беседе с одним американским посетителем даже намекнул, что это его текст. На самом деле он просто прочитал и одобрил то, что написал Милован Джилас, причем сперва засомневался, стоит ли нападать лично на Сталина и этим окончательно развеивать иллюзии о возможности его спасительного вмешательства, которые так долго пестовала КПЮ. Однако Джилас – как он пишет в своих воспоминаниях – настоял на своем, сказав, что всем известно, кто стоит за обвинениями, направленными против Югославии, и что замалчивание этого вызвало бы опасное брожение среди членов партии. «Хорошо, пусть останется так, – согласился Тито, – ведь мы слишком долго щадили Сталина»[1244].

В упомянутой статье Джилас высказал мысли, до которых додумался сам, или же пришел к ним благодаря беседам с Кидричем и Карделем. Он утверждал, что Югославия занимает особое место в социалистическом лагере, ведь народно-освободительная война одновременно являлась и революционным процессом, в ходе которого рабочий класс захватил власть. Это дает ей право строить социализм своими методами. Те государства Восточного блока, с Советским Союзом включительно, которые обвиняют ее в националистических устремлениях, отошли от «настоящего интернационализма». Югославия совершенно не имеет намерения перейти в империалистический лагерь и обособиться от социалистических стран, но она никак не может согласиться с необоснованной критикой и исходящими извне попытками отделить ее руководителей от народа. Наряду с этим она решительно отказывается признать советскую монополию на правильную интерпретацию марксизма и отвергает тезис о непогрешимости Сталина. До тех пор в печати о нем не говорили, но не потому, что строили иллюзии о его отношении к конфликту, просто поскольку сам он не выходил на арену, казалось неподобающим вступать с ним в полемику. Однако все члены партии знали о его точке зрения. «Сталин – величайший авторитет не только международного рабочего движения, но и всего демократического мира. Но в конфликте между КПЮ и КПСС правда не на его стороне»[1245].

Как югославская общественность, так и иностранные наблюдатели сразу же поняли, на что нацелена статья: развенчать миф о Сталине и открыто признать, что раскол окончателен. «Югославская критика непогрешимого пророка из Москвы сводит на нет любую возможность примирения, если эта возможность вообще существовала», – прокомментировал американский посол в Москве [1246]. Критика, по словам Джиласа, подвигла югославских руководителей заново изучить советскую систему, она означала начало фактического отмежевания от ее политической практики, основанной на лжи и насилии. Монолитному образу общества, заскорузлого в своей ортодоксальности, Джилас противопоставил утверждение, полное этического и революционного энтузиазма: «Власть – это не всё, истина выше власти!»[1247] Сэр Чарльз Пик, британский посол в Белграде, подчеркнул в своем донесении, что эти мысли в определенной степени уже обкатаны, ведь их высказывают члены правительства, высшие представители министерства иностранных дел, да и сам Тито на встречах с многочисленными иностранными гостями и дипломатами, при этом он сразу же понял значение вышеупомянутой статьи. Она доказывает, писал он, что битва переместилась на открытое поле. Югославские события, по его мнению, можно сравнить с шахматной партией: до сих пор в игре переставлялись только пешки, сейчас же впервые сделан ход против королевы. «Нелегко предугадать результат, в данный момент можно лишь сказать, что вряд ли Тито удастся завершить партию без упорной борьбы»[1248].