Если победить «пятую колонну» информбюровцев было более-менее просто, то сложнее оказалось укротить крестьян, которым Тито и его товарищи попытались навязать коллективизацию, чтобы доказать, как ошибается Сталин, обвиняя их в «бухаринстве» в плане попустительства по отношению к «кулакам». После войны новые руководители вели в деревне чрезвычайно осторожную политику, например, в «Основном законе о задругах», принятом в 1946 г., записано, что упомянутые задруги являются «добровольными экономическими организациями трудового народа»[1218]. Еще в октябре 1947 г. Тито утверждал: «Что касается слухов об экспроприации земли, скажите крестьянам, что это полная ложь. Никто не отберет у крестьян землю, поскольку кому, к черту, мы ее дадим» [1219]. В этом он был согласен со Сталиным, который после войны советовал югославским вождям проявлять осторожность в том, что касается коллективизации в деревне: «Это трудное и опасное дело»[1220].

В начале следующего года Тито был возмущен некоторыми «жесткими» мерами по отношению к аграрному населению. Якобу Блажевичу, только что назначенному союзным министром торговли и снабжения, он говорил, что нужно вести осторожную политику по отношению к крестьянам: «Мы не должны вызывать недовольство крестьян, иначе кто будет сражаться вместе с нами в войне, которая, возможно, начнется. Мы не должны принимать постановлений, которые сами критиковали во время войны. Нельзя отбирать у крестьян тягловый скот или вынуждать его продать единственную корову, что тогда мы получим от крестьянина, если он он продаст свою корову»[1221]. Когда Моше Пияде в газете Borba 12 июня 1948 г. поведал истину – что именно крестьяне являлись главным столпом югославской революции, на него «с разных сторон» полился настоящий шквал критики, и он был вынужден посыпать голову пеплом[1222]. Среди тех немногих, кто дерзнул предостеречь от такой радикальной меры, как принудительная организация «крестьянских трудовых задруг» (эвфемизм коллективизации деревни), были Эдвард Кардель и Владимир Бакарич. Но их слова не возымели действия, хотя Кардель и ссылался в своей аргументации на Ленина и не возражал против «социализации деревни». Напротив, он даже планировал ее. Он требовал лишь более гуманного и терпимого ее проведения, будучи убежден, что крестьяне сами поймут свои истинные выгоды[1223]. В конце концов победила точка зрения, которую наиболее красноречиво и веско высказал один агитпроповец на встрече с крестьянами в Шумадии: «Мать вашу кулачку, из-за вас на нас Сталин напал!»[1224] Короче говоря, стал проводиться в жизнь лозунг «давайте делами опровергнем все обвинения». Главным образом, за счет «кулаков», которых было нужно уничтожить, чтобы победил социализм. В конце 1947 г. в деревнях было 799 коллективных задруг. В начале января 1949 г. – 1318, в декабре того же года – уже 6492[1225].

До июня 1950 г. правительству удалось распространить свой контроль на 22 % пахотной земли[1226]. Последствия чуть не поставили режим Тито на колени. Крестьяне с самого начала сопротивлялись коллективизации, в большинстве своем пассивно, закалывая скот или поджигая запасы продуктов. Наиболее драматически развивались события в западной Боснии, в Цазинской Краине, где зимой 1948 г. вспыхнуло настоящее восстание мусульман, среди которых были и бывшие партизанские бойцы[1227]. На сопротивление крестьян власти ответили так: пообещали тем, кто вступил в задруги, что они смогут выйти из них через три года. Но три года прошло, а надежда партийных идеологов, ожидавших, что за это время люди осознают «преимущества» коллективного хозяйства, так и не осуществилась. Число заявлений о выходе из задруги уже во время жатвы 1951 г. росло со дня на день. Но поскольку власти ответили на них сначала пропагандой против «классовых врагов», а потом давлением, в том числе психологическим, крестьяне оставили зерно пропадать на полях и настолько затянули с помолом, что колосья сильно попортились[1228]. Тито сам признал, что реакция местных властей на бунтарство крестьян была чрезмерной: «У нас нет Сибири, но если бы она у нас была, мы бы отправляли людей туда…»[1229]

* * *

В результате горького опыта начала 1950-х гг., когда Югославия, в том числе и из-за засухи, оказалась на грани голода, в 1953 г. власти окончательно отказались от принудительной коллективизации, опасаясь, что дело дойдет до вооруженного восстания. Но в течение десятилетий их отношение к крестьянам еще оставалось подозрительным, по сути, это было отношение мачехи, поэтому модернизация сельского хозяйства проходила трудно. Только в 1956 г. Югославия достигла того уровня крестьянского производства, какой был у нее в 1939 г.[1230] Во многих областях государства крестьяне обрабатывали землю еще средневековым способом, деревянными плугами, и не знали искусственных удобрений. В 1960 г., когда Душан Биланджич после первомайских праздников показывал итальянской профсоюзной делегации Посавье между Белградом и Банья-Лукой, в этой плодороднейшей области федерации на полях можно было увидеть только впряженных в плуг лошадей (а иногда и людей). «Посмотрите, как вспахивают землю коммунистические тракторы», – прокомментировал один из итальянцев[1231]. Но даже в 1965 г. министр сельского хозяйства Йоже Инголич предлагал разрешать крестьянам покупать у государственных задруг не новые, а только старые тракторы[1232].