После V съезда, подтвердившего полномочия партийного руководства, Сталин стал вести борьбу против Тито по-новому: из Москвы в Югославию посылались нелегальные листовки, напечатанные в издательстве «Правда», в которых раскрывалось содержание тайной корреспонденции двух вождей периода весны предыдущего года. Инициаторы этой акции явно стремились убедить югославское общественное мнение в справедливости советских обвинений против белградского режима, а также запугать людей. Уже с марта распространялись слухи, что все те, кто оказывает сопротивление Советскому Союзу, будут убиты на месте или отправлены в Сибирь, когда к власти придут «здоровые силы»[1179]. Хотя на съезде из 2323 делегатов против Тито проголосовали только пять, т. е. никакой оппозиционной группы сформировано не было, маршал и его товарищи боялись просталинских волнений. Поэтому, а также из страха перед нападением с Востока или Запада, помимо ЮА, которая в последние годы была сильно русифицирована, они снова организовали партизанские отряды, которым, очевидно, доверяли больше[1180]. При этом характерно, что после опубликования бухарестской резолюции в армии на целый месяц прекратились ежедневные тренировки, их заменили интенсивными занятиями в идеологической школе для солдат и старшин[1181]. После войны в главных военных академиях Советского Союза обучались 17 югославских генералов и около 600 офицеров и младших офицеров. Сталин рассчитывал на них, и тем, кого бухарестская резолюция застала в СССР и кто захотел вернуться на родину, разрешил уехать. Конечно, в Югославии их приняли с большим и отчасти обоснованным недоверием[1182].

Несмотря на бдительность УГБ, развившей бурную деятельность, чтобы в зародыше подавить любую акцию в поддержку Информбюро, «здоровые силы» вскоре начали проявляться. Первым подал голос бывший «ваххабит» черногорец Радонья Голубович, югославский посол в Бухаресте. В начале августа 1948 г. он опубликовал в газете Scanteia обширное письмо, посланное им за несколько дней до того Президиуму белградского съезда. Он писал, что был убежден, что КПЮ и ее ЦК постараются преодолеть раскол между братскими коммунистическими партиями, но возобладавшая в них политическая линия только ухудшила положение. «В нашей партии господствует унизительное насилие. Всех товарищей, которые выступают, пусть даже робко и не агрессивно, против антимарксистского и антисоветского поведения ЦК КПЮ, исключают из партии и разными способами заставляют отказаться от своей точки зрения, а если это не удается, то бросают их в тюрьмы». Голубович не собирался следовать за руководством по пути мелкобуржуазной дегенерации, будучи убежден, что Югославию неизбежно ждет печальная судьба колонии западного империализма. И поэтому он заявил, что отказывается от должности посла. Это решение вызвало сильный резонанс и поставило белградские власти в затруднительное положение, ведь его протест перепечатали Правда, вся международная коммунистическая печать и западные газеты[1183].

Появление просталинской оппозиции, которое официально подчеркиваемое единство партии не сумело полностью закамуфлировать, через несколько дней подтвердили события в Черногории. Там за одну ночь сменили большую часть правительства: без каких-либо объяснений были сняты с занимаемых должностей заместитель председателя исполнительного совета и другие функционеры высшего звена. Все они были делегатами на недавнем съезде КПЮ. «Небольшие отклонения», как конфиденциально сообщил Алеш Беблер западным журналистам, имели место и в союзном правительстве, и в республиканских властных структурах. Повсюду возникали более или менее жизнеспособные ростки сопротивления, были даже случаи, когда старые коммунисты возвращались в леса, чтобы снова организовать партизанскую борьбу против «фашистов». Не говоря уже о дипломатах за границей, многие из которых использовали возможность спрятаться под крыло Москвы. (Всего политическими эмигрантами стали около 5 тыс. человек.) Самыми опасными, конечно, были волнения в армии, среди ее офицерских кадров; многие спрашивали, какие перспективы ждут югославскую армию, если она потеряет свою роль левого крыла Красной армии и вместе с партией и государством, будучи в изоляции, ввяжется в авантюру. Среди тех, кого заманили сирены НКВД, был даже Бошко Чолич, первый из охранников Тито, во время войны и после ее окончания не отходивший от него ни на шаг. После бухарестской резолюции он сделал дырку в стене рабочего кабинета Тито и вставил в нее подслушивающее устройство. Когда его раскрыли, то должны были приговорить к смертной казни, но Тито этого не допустил. Его осудили на 20 лет тюремного заключения, но уже через 10–12 лет помиловали. Естественно, этот эпизод держался в строгой тайне [1184]. Как и заговор генерал-майора Момы Юровича – Вала, который, согласно сообщению Джиласа, якобы собирался «ликвидировать» главных членов Политбюро во время игры в бильярд на вилле Тито[1185]. Однако не пришлось долго ждать и инцидента, получившего широкий отклик. В ночь с 12 на 13 августа 1948 г. три офицера ЮА, пользовавшиеся большим авторитетом, предприняли попытку нелегально пересечь румынскую границу и сбежать в Бухарест. Самым известным из них был 41-летний черногорец генерал-полковник Арсо Йованович, бывший начальник Верховного штаба Тито, который попытался после V Съезда организовать военный путч. Правда, успеха не добился [1186].

Уже в начале войны оказалось, что он не способен стать цементирующим фактором в партизанском товариществе[1187]. В народно-освободительную борьбу он привнес всю жесткость старой югославской армии, и свою роль в этом сыграл его психологический профиль. Он был мужественным и общительным человеком, но узких взглядов, фанатиком, ксенофобом по отношению ко всему западному и к тому же страстным русофилом. В 1941 г. в Черногории, он, будучи помощником Джиласа, по локоть замарал руки кровью «сыновей кулаков»[1188]. Несмотря на то что он приступал к решению проблем с эмоциональным накалом, который не умел обуздать силой разума, Тито ценил его военные способности и часто поручал ему ответственные задания[1189]. 1 февраля 1944 г. он вместе с Жуйовичем возглавлял югославский отряд, встретивший русскую миссию в Верховном штабе[1190]. А в январе следующего года вместе с Хебрангом отправился в Москву на важные военно-политические переговоры. Именно тогда четче обрисовались границы его интеллектуальных и психических возможностей. В Генеральном штабе Красной армии он по-детски спрашивал собеседников, как организовать ЮА и Министерство обороны, будто югославы не имели никакого опыта в этих делах[1191]. А на ужине у Сталина он совсем потерял голову. Хозяин в тот вечер намеренно оскорблял своих гостей, утверждая, помимо прочего, что болгарская армия лучше югославской. Припомнил он и пренебрежительное отношение Джиласа к Красной армии, что настолько потрясло Арсо Йовановича, что он заорал в истерике: «Товарищ Сталин, вы понимаете, как вы можете такое, товарищ, товарищ!» По другой версии, он якобы вскочил со стула и двинулся к Сталину, будто хотел дать ему пощечину. Хебранг его резко одернул: «Арсо, приказываю тебе прекратить»[1192]. Вернувшись в гостиницу, он бросил ему: «Если меня спросят, ты больше не будешь не то что начальником Верховного штаба, но даже простым солдатом»[1193]. Той же ночью к ним пришли два полковника НКВД и устроили Йовановичу жесткий допрос, ссылаясь на то, что он проявил неуважение к Сталину. И даже якобы вынудили его подписать обязательство сотрудничать с советскими секретными службами. С того момента Арсо стал горячим приверженцем Сталина и зашел настолько далеко, что потребовал, чтобы югославские генералы носили советскую форму [1194].