В бывшем королевском дворце рядом с Бухарестом, где проходило совещание, члены Информбюро, в соответствии с личными директивами Сталина, осудили Тито и его товарищей, Карделя, Джиласа и Ранковича in absentia [1157]. Их обвинили в отступничестве и в создании «турецкого террористического режима», а в особой резолюции призвали «честных югославских коммунистов» свергнуть их как можно скорее и поставить во главу партии новое, интернационалистическое руководство. Вдобавок Жданов заявил: «Мы располагаем данными, что Тито иностранный шпион»[1158]. При всем этом нельзя пренебречь фактом, что резолюция обвинила югославских руководителей в многочисленных теоретических и практических грехах, но ни словом не обмолвилась о международных проблемах, которые действительно дали толчок развитию конфликта: болгарско-югославская федерация, политика Югославии в Албании, греческий вопрос[1159]. Текст упомянутой резолюции, принятой по предложению Тольятти, первой опубликовала пражская газета Rude Pravo 28 июня 1948 г., на Видов день, имевший судьбоносное значение для истории сербского народа с 1389 г. до убийства в Сараеве Франца Фердинанда в 1914 г. Тито скоро получил его по телетайпу, новому «техническому чуду», только что смонтированному на Брдо. Читая объемный текст, он гневно ударил кулаком по столу и грязно выругался в адрес Сталина[1160]. Следующей ночью он успокаивал нервы тем, что стрелял из пистолета по лягушкам в озере замкового парка, которые своим кваканьем не давали ему спать[1161].

Как позже рассказывал Никита Сергеевич Хрущев, Сталин в то время похвалялся, что ему достаточно шевельнуть пальцем, чтобы уничтожить Тито. Он верил донесениям своих агентов, особенно советского представителя Информбюро в Белграде, философа П. Ф. Юдина, о том, что в Югославии он пользуется огромным авторитетом. И якобы никто не был способен ему противостоять, тем более «марксистские и военные неучи»[1162]. Тито, хотя и не знал всю эту подоплеку, правильно полагал, что советские дипломаты и агенты посылали в Кремль такие донесения, которые, по их мнению, наиболее соответствовали «воле, хорошему настроению и пищеварению» Сталина[1163]. И этим оказали ему медвежью услугу, поскольку из-за их информации он совершил одну из крупнейших политических ошибок в своей жизни, уверенный, что разделается с Тито и его товарищами за два месяца[1164]. Он полностью просчитался, так как не понимал, что югославские руководители могут рассчитывать на мощную армию и полицию, которые преданы в первую очередь им, а не Москве, и не осознавал, что большинство населения использует возможность и поддержит Тито, чтобы избавиться от советского влияния. По мнению Сталина, «руководители КПЮ боялись рассказать своему народу и широким народным массам о своем предательском и лицемерном отношении к КПСС, ведь югославские народы чувствуют глубокую любовь и симпатию к Советскому Союзу и КПСС»[1165]. Но произошло прямо противоположное: они целиком опубликовали бухарестскую резолюцию и ответ на нее, который написал Джилас, а утвердил ЦК КПЮ на пленуме 29 июня 1948 г. В этом ответе они не только опровергли все обвинения Сталина, но даже перешли в контрнаступление и подчеркнули правильность своего политического направления. По отношению к партии, рабочему классу и трудящимся народам Югославии, как писал Джилас, была совершена вопиющая несправедливость, а силам, враждебным социалистическому лагерю, дано чрезвычайно эффективное пропагандистское оружие. ЦК КПЮ не принимает на себя никакой ответственности за будущие последствия: ее несут его обвинители[1166].

Если Сталин думал, что среди югославских коммунистов найдется немало «здоровых элементов», которые свергнут «политических акробатов», находившихся у власти в Белграде и приведут страну в круг других «сателлитов», то он сильно ошибался. Уже начиная с 29 июня стало очевидно, что Тито полностью контролирует ситуацию. Его поддерживали все три органа власти, партия, армия и полиция, средства массовой информации он также держал в руках. В Белграде и во всей стране жизнь текла как обычно: международная телеграфная и телефонная связь работала без перебоев, поезда ходили регулярно, незаметно было особых военных мер и новых дорожных заграждений. Представители власти вели себя хладнокровно, как будто ничего не случилось. Тито, которого уже некоторое время не было в столице, 30 июня снова появился перед общественностью. Целых два часа он посвятил посещению стройки, где возводили Новый Белград, ставший визитной карточкой режима. Чтобы подчеркнуть единство югославских народов, его сопровождали два сербских генерала, Вукманович – Темпо и Коча Попович, и два хорватских политика, Владимир Бакарич и Иван Краячич – Стево[1167]. Тогда же он в первый раз не надел на официальное мероприятие один из своих бросающихся в глаза мундиров, а был в гражданской одежде. Было очевидно, что он хочет

и внешними штрихами подчеркнуть новый облик КПЮ. Молодежные рабочие бригады, которые строили Новый Белград по советскому образцу – на основе добровольного ударного труда, приняли его с большим воодушевлением. Он без специальной охраны ходил среди тысяч девушек и юношей, разговаривал с ними и интересовался, как продвигается работа[1168].

* * *

Быстрый, решительный и исполненный достоинства ответ югославских руководителей на бухарестскую резолюцию убедил Лондон и Вашингтон в том, что Тито не последует примеру многочисленных, тоже мужественных коммунистов, которые в прошлом постыдно отреклись от своих идей, как только их обвинили в отклонении от партийной линии. «Тито горд, дерзок, а главное – занял нынешнее положение без непосредственной помощи советской армии» [1169]. Также это означало, что он сжег за собой все мосты. Произошло, как писал Cеcил Кинг, английский поверенный в делах в Белграде, одно из важнейших событий в истории коммунизма. Впервые стало возможным развитие еретического течения, опирающегося на территориальную базу. Вероотступник Лев Троцкий, например, имел в своем распоряжении только виллу в Мексике, но, несмотря на это, его убили ледорубом. Последствия отступничества, глубоко укоренившегося в европейском государстве, будут беспримерно тяжелее, их можно сравнить только с теми, которые вызвал в глубоком прошлом раскол между Римом и Византией[1170].