Дипломатическая нота, которую один служащий советского посольства в Белграде 20 августа 1949 г. в 4:15 утра вручил привратнику министерства иностранных дел, была составлена в самом угрожающем духе – так, как это было принято в случае объявления войны. В тексте объемом в 12 страниц московское правительство выразило протест по поводу ареста советских граждан, проживавших в Югославии. Речь шла о так называемых «белых русских», которые после революции эмигрировали в Королевство СХС. Во время Второй мировой войны некоторые из них сотрудничали с оккупантами, а по ее окончании те, кому не удалось сбежать или кого не расстреляли, должны были принять советское гражданство. Москва его признала, не поинтересовавшись, согласны ли с этим югославские власти. Это великодушие имело свои причины, поскольку «красные» защитники ожидали, что «белые русские» станут своего рода пятой колонной в Югославии. Когда же произошел разрыв со Сталиным, Тито больше не хотел допускать их шпионской деятельности. Так что совсем скоро «белые русские» стали жертвами полиции Ранковича, которая тайно начала арестовывать их уже в 1948 г., а в следующем году окончательно их «зачистила». Москва отреагировала быстро, причем нота от 20 августа была уже последним, хотя и наиболее агрессивным выступлением в их защиту. В ней говорилось, что югославы не имеют права сажать советских граждан на скамью подсудимых и что советское правительство, если понадобится, прибегнет для их защиты «еще и к другим, более эффективным методам»[1273].

Кардель и его заместитель Алеш Беблер, прочитав ноту, очень испугались. Незадолго до того советское правительство отозвало из Белграда своего посланника, молодого и толстого Лаврентьева, не назначив никого на его место. Известия о продвижении войск через Румынию и Венгрию по направлению к югославской границе становились всё более угрожающими: не следовало ли интерпретировать «другие и более эффективные методы» как объявление войны? В волнении Кардель сначала позвонил во французское, британское и американское посольства и пригласил всех троих послов на прием. Лишь когда Беблер связался с Тито, который был на Бриони, он немного успокоился и отменил встречу. Тито приказал сохранять спокойствие и не лить воду на советскую мельницу, предпринимая поспешные шаги. Поэтому он решил, что сам останется в отпуске еще несколько дней, и перед возвращением в Белград задержался в Загребе, как и обещал хорватам. Но и сам он сильно тревожился, ведь было очевидно, что ноту в основном написал сам Сталин[1274].

Последние месяцы 1949 г. были очень беспокойными, поскольку казалось, что Сталин готовит военное нападение на Югославию из Болгарии, Румынии, Венгрии и Албании. По информации, имеющейся у белградского правительства, на ее границах будто бы было сосредоточено более семи моторизированных дивизий. Впоследствии маршал Жуков также рассказал, что помимо танкового вторжения планировался еще и десант парашютной дивизии на центральное боснийское плато. Советский Союз якобы контролировал и координировал акцию своих союзников и способствовал ее проведению, организовав «международные бригады», в которых помимо его граждан были чехи, поляки и восточные немцы. А мнимый нейтралитет Москва будто бы соблюдала для того, чтобы предотвратить вмешательство Запада в ход событий[1275]. Как сказал Тито в 1952 г. своему биографу Владимиру Дедиеру, Сталин тем самым превратил югославский вопрос во «всемирную проблему». Ведь было ясно, что Советский Союз радикально изменил бы равновесие сил между блоками, если бы, оккупировав Югославию, прорвался к восточным границам Италии и к Адриатике[1276]. Поскольку он считал, что следует избежать повторения ситуации, сложившейся в начале Второй мировой войны, когда агрессоры обрубили все связи белградского правительства еще до начала сражений, политическая верхушка и Генеральный штаб покинули Белград и переместились в Тополу[1277]. Они начали эвакуацию складов продовольствия и архивов и перевозили из Воеводины целые заводы в глубь страны, главным образом в Боснию и Герцеговину. Светозару Вукмановичу – Темпо Тито поручил организацию партизанских отрядов, которые должны были действовать на оккупированных территориях. Главная часть армии, насчитывавшая 275 тыс. человек, должна была отступать к центральному горному массиву и далее к морю. Только на этой территории можно было организовать эффективную оборону. Больше всего средств, естественно, направлялось на вооружение ЮА, на нужды которой в 1949 г. было выделено целых 50 % годового государственного бюджета[1278].

* * *

Однако Сталин по трезвом размышлении отказался от мысли о военном нападении на Югославию; в письмах к Готвальду и другим руководителям Восточного блока он советовал прежде всего дискредитировать Тито[1279]. По воспоминаниям Н.А. Булганина, он «не нанес удар» главным образом из-за того, что этому радикальному решению воспротивилась верхушка Красной армии[1280]. Но Тито и его товарищи не знали об этом. И лишь позднее, в 1951 г., вождь итальянских социалистов Пьетро Ненни тайно сообщил им, что Сталин конфиденциально сказал ему: против югославов он будет использовать все средства, кроме войны[1281]. С этой целью он создал в Бухаресте Верховный штаб, который разрабатывал акции саботажа, инциденты и передвижения войск на югославских границах, причем маневрировал так, что «горячие точки» возникали то в одном, то в другом месте. И это приводило югославов в состояние бессильного бешенства, поскольку они были вынуждены постоянно перемещать свои подразделения, копать окопы и призывать население проявлять бдительность перед лицом агрессии, которая, казалось, вот-вот начнется[1282]. Поскольку они были убеждены, что нападение – просто вопрос времени, то готовились к обороне, используя все средства, законные и незаконные. В ответ на экономическую блокаду, поставившую под угрозу югославскую экономику и пятилетний план, они вовсю занимались контрабандой и при этом нарушали все международные законы[1283]. В качестве ответа на вероятную агрессию они подготовили план: разрушить Джердапскую плотину на Дунае и затопить всю Паннонскую низменность, чтобы остановить продвижение вражеских войск[1284]. В сфере дипломатии они решили разоблачить агрессивную политику Советского Союза на Генеральной Ассамблее ООН и также официально дистанцироваться от нее. Большой отклик в этой связи получила речь Карделя в сентябре 1949 г. в Нью-Йорке. Он подчеркнул, что Югославия будет проводить «независимую» внешнюю политику по всем направлениям[1285]. Американцы также считали, что против Югославии будет предпринято военное нападение, поэтому в октябре 1949 г. они поддержали ее кандидатуру на место непостоянного члена Совета безопасности ООН, чтобы обеспечить ей лучшую защиту. И им удалось достичь этого, несмотря на судорожное сопротивление Советского Союза, поддерживавшего кандидатуру Чехословакии. Его представитель А. Я. Вышинский напряг все силы, чтобы провести в жизнь решение Сталина, но успеха не достиг. Таким образом, 20 октября 1949 г. Югославия вошла в состав этого важного международного органа, что давало ей возможность принять участие в осуждении Советского Союза, если бы он опосредованно или непосредственно оказался в рядах агрессоров[1286]. Югославы чувствовали себя триумфаторами и славили Карделя после его возвращения из Нью-Йорка «как победоносного Цезаря». Точно так же чувствовали удовлетворение и в Вашингтоне, где получила распространение самодовольная крылатая фраза: «Хоть Тито и “сукин сын”, но теперь он наш сукин сын».