— Мы на тропе войны, — тихо сказал Аттон. — Пора, брат мой.

Когда они вышли из вигвама, город был заполнен настороженным молчанием. Мужчины натягивали луки и затягивали пояса, проверяли лезвия своих ножей. Специально готовить ничего не пришлось. Повхатан всегда готов к походу, к охоте и к войне.

Джон встал позади Аттона и знал, что дыхание его было вялым и медленным по сравнению с легкими вдохами Аттона, знал, что сердце его не лежит ко всему этому, знал, что нет для него пути ни вперед — к полной преданности повхатанам, ни назад — к англичанам.

По сигналу Опечанканау, восседавшего на троне, темного, как тень в лунном свете, воины двинулись вперед, производя столь же мало шума, как стая волков. Их мокасины ступали бесшумно, колчаны со стрелами плотно пригнаны к телу, луки за спиной. Лунный свет тронул каждого из них как благословение, высветив в белом сиянии то перо, вплетенное в темные волосы, то старый бледный шрам на высокой скуле, то взволнованную улыбку, то блик на лоснящейся коже.

Джон молча ступал шаг в шаг за Аттоном, глядя на то, как ступают его мокасины, как двигаются бедра под кожаной юбочкой. Полностью сосредотачиваясь на моменте путешествия, Джон пытался этим скрыть от себя знание о конечной цели путешествия.

Им предстояло разделиться на две основные группы. Одна должна была отправиться вниз по реке на каноэ до Джеймстауна, чтобы, воспользовавшись ночным временем, быстро выдвинуться и к рассвету зажать город в клещи.

Другая группа должна была идти сушей по обоим берегам реки. Если на их пути попадется какой-нибудь дом или хижина, большое претенциозное строение или лачуга, крытая только надеждами ее обладателя, требовалось войти и убить там каждого мужчину, женщину или ребенка — кого найдут… не оставляя в живых никого, кто мог бы убежать и сообщить новости вниз по реке.

Джон вместе с Аттоном попал в наземный отряд. Он решил, что Опечанканау проверял его преданность делу повхатанов, поставив в отряд, которому предстояло убивать так рано и так скоро. Не в тот отряд, которому предстояло сражаться с солдатами форта, а с теми, кто будет убивать беззащитных мужчин и женщин, спящих, тесно прижавшись друг к другу и уложивших детей рядышком с собой. Но потом он понял, что Опечанканау поставил его туда, где он, если вдруг решит изменить, не мог бы принести много вреда. Он был в арьергарде, он не мог броситься вперед и предупредить Джеймстаун. Все, что он был в состоянии сделать, это не дать произойти нескольким убийствам и позволить убить себя.

Перед самым рассветом они вышли к маленькому домику. Он стоял на высоком берегу, обратившись к реке, точно так же, как Джон построил свой собственный дом, как Бертрам Хоберт построил свой. Перед домом был разбит небольшой огород, пребывавший в пренебрежении и заросший сорняками. А между домом и рекой тянулись длинные поля табака, растеньица были высажены ровными рядами и хорошо росли. В реку выдавался маленький причал для погрузки табака и отправки его вниз по реке, в Джеймстаун. В окнах не было ни огонька, только дымок, вившийся над трубой, показывал, что кто-то всю ночь поддерживал огонь в очаге, чтобы было на чем приготовить утренний завтрак.

И именно этот запах дыма от горящих поленьев в чистом ночном воздухе, не смешанный ни с каким другим запахом, отбросил Джона назад. Он физически отшатнулся и столкнулся с воином, бегущим за ним. Это был английский запах. Запах горящих поленьев для повхатанов был запахом внутри их хижин, смешанный с запахом готовящейся еды, детей, людей, сидящих внутри. Запах дыма из трубы, покрытой сажей, был запахом английского дома.

Идущий за Джоном сильно толкнул его в спину, но не произнес ни звука. Джон тронул плечо Аттона.

— Я не могу делать это, — сказал он.

Аттон повернулся, и взгляд его был холоден, как прикосновение лезвия ножа к обнаженной коже.

— Что?

— Я не могу делать это. Я не могу идти и убивать своих людей.

— Ты хочешь, чтобы я сейчас убил тебя?

Джон покачал головой, не говоря ни слова.

— Если не я, тебя убьют другие.

Джон подался вперед, будто хотел обнять Аттона, и положил несчастное лицо на плечо друга.

— Придется им. Потому что я не могу сделать это.

— Ты подождешь здесь, пока мы делаем это?

Джон кивнул.

— И ты не закричишь и не убежишь?

Джон снова кивнул.

— Мой брат будет стоять здесь на страже, — просто сказал Аттон остальным. — Идите за мной.

Воины быстрым шагом прошли мимо Джона, не взглянув на него. Он прислонился спиной к дереву — бесполезный страж, неверный друг, сломленный воин и опозоренный муж.

Они сделали все быстро и чисто. Раздался всего один удивленный крик, и стало тихо. Очень скоро все вернулись. Аттон вытирал ракушечное лезвие своего ножа куском европейского муслина.

— Пошли, — коротко бросил он отряду.

Они кивнули и снова встали на тропу. У одного воина было что-то зажато в руке. Аттон протянул руку и вышиб это. Керамическая бутылка упала на землю и покатилась прочь. Аттон пнул ее ногой так, что та закрутилась, расплескивая жидкость, и в воздухе завоняло спиртом.

Потом Аттон повернулся к Джону:

— Ты сможешь найти дорогу назад, в деревню, к Сакаханне?

— Да.

— Тогда иди назад. Жди, пока вернутся воины.

— Она не примет меня, — с уверенностью сказал Джон.

— Это так, — сказал Аттон. — Никто из нас не захочет принять тебя, Орел.

Он помолчал, ему в голову вдруг пришла неожиданная мысль.

— Как тебя звали раньше? До того, как ты стал моим братом, Орел?

— Джон Традескант, — сказал Джон, и имя прозвучало странно и непривычно.

— Тогда ты должен снова стать им, — категорически заявил Аттон. — А теперь отправляйся к Сакаханне, прежде чем кто-нибудь убьет тебя.

— Мне так жаль… — начал было Джон.

— Отправляйся к Сакаханне, а то я сам убью тебя! — резко сказал Аттон и исчез в темноте.

Деревню охранял сын Аттона. Он узнал шаги Джона и окликнул его из серого рассвета:

— Это ты, Орел?

— Нет, — ответил Джон.

Голос его был безжизненным и усталым.

— Ты должен называть меня Джон.

— Мой отец с тобой? Воины идут домой?

— Они на войне, — сказал Джон. — Я один.

Мальчик остановил свой влюбленный бег вперед, в объятия Джона, и внезапно взглянул на него так, будто Джон был отгорожен стеной страшного ужаса, будто его доверие и уверенность в Джоне внезапно пошатнулись.

— Ты не с ними?

— Я не смог, — просто ответил Джон.

Он думал, что самым сложным будет сказать эти слова Сакаханне. Но оказалось, что еще труднее смотреть в умные глазенки ее сына. Свет медленно погасал на лице мальчика.