и первым его учеником был Альбер Кан, всего на год младше него. Кан стал впоследствии одним из богатейших банкиров мира, и в 1898 г. его банк, под духовным патронажем Бергсона, основал фонд, выделявший стипендии, которые давали возможность молодым людям из Франции, Германии, Англии, Италии, России и даже Японии и США путешествовать вокруг света. Как писал позже Бергсон, Общество, по мысли его основателя, должно было ежегодно открывать молодым преподавателям – представителям интеллектуальной элиты – то, что Декарт назвал «великой книгой света», причем «открывать ее достаточно широко, чтобы они могли пробежать ее всю целиком» и затем воспользоваться этим в научной и преподавательской деятельности. Важно было и то, чтобы элиты разных стран «черпали общие идеи и чувства в одном и том же мировом опыте», а тем самым создавались бы возможности для лучшего взаимопонимания[381]. Под Парижем стараниями фонда был организован интеллектуальный центр Общества и библиотека[382]. Для Бергсона уже тогда значима была идея сотрудничества и взаимопомощи народов, а потому он участвовал, хотя и довольно редко, в собраниях Общества – завтраках в Булонском лесу, которые он описывал в одном из писем Ш. Пеги как встречи товарищей и друзей, без речей и тостов[383].

Бергсон часто навещал родных в Англии, а на каникулы, как правило, уезжал с семьей в Швейцарию. В 1913 г. он купил там, в селе Сен-Серг, участок земли, где позже был построен дом, и проводил там летнее время. Правда, и там он скорее всего продолжал работать (в одном из писем к Ф. Делатру в 1923 г. он писал, что уже двенадцать или пятнадцать лет не знал ни дня настоящего отдыха[384]), но важна была просто перемена обстановки. Здесь он любил гулять по сельским тропинкам, погрузившись в раздумья и несколько сторонясь встречавшихся порой знакомых, которые могли бы прервать ход его мыслей. О такой проявлявшейся иногда отрешенности Бергсона известно немало историй. Одну из них встречаем у Ж.П. Сартра: «Моему деду довелось плыть по Женевскому озеру в обществе Анри Бергсона. “Я потерял голову от восторга, – рассказывал дед. – Я не мог наглядеться на сверкающие гребни, на зеркальный блеск воды. А Бергсон просидел все время на чемодане, уставившись взглядом в пол"»[385].

Об одном из путешествий, состоявшихся еще до водворения Бергсона в Сен-Серге, можно узнать из его письма Джеймсу 23 июля 1908 г. В это время Бергсон и его семья жили в Швейцарии, недалеко от Невшателя, в «шале, затерянном среди гор». Бергсон писал Джеймсу о своих дальнейших планах (он намеревался пробыть в Швейцарии еще дней 10, затем провести три недели в Италии и отправиться в Лондон) и предлагал встретиться в селе Уши, на берегу Женевского озера, причем предвкушал совместную прогулку по озеру и, разумеется, возможность побеседовать. 4 октября 1908 г., после долгих согласований, они действительно встретились, но не в Швейцарии, а уже в Лондоне, куда Бергсон приехал повидаться с близкими. Беседа, как вспоминал американский философ, длилась три часа, причем говорил преимущественно Бергсон, который с такой энергией обобщал свои взгляды, что у Джеймса возникло впечатление, что он находится «на повороте истории философии»[386].

Последняя встреча двух философов состоялась в мае 1910 г. в Париже (в августе этого года Джеймс скончался). Бергсон всегда хранил память об этой дружбе, которую считал «одной из наивысших радостей» своей жизни, неоднократно упоминал о Джеймсе в переписке. «Никто из философов, – замечал он, – не был более щедро наделен даром симпатии. С другой стороны, никто из них не заходил столь далеко в своем благородстве: Джеймс порой даже объявлял себя учеником там, где на самом деле был учителем»[387]. Бергсон написал предисловия к французским переводам «Прагматизма» (1911) и «Избранной переписки» Джеймса (1924), где высоко оценивал философию американского мыслителя, которая, на его взгляд, часто получала искаженную трактовку. Хотя еще сравнительно недавно он возражал своему коллеге, не признавая изменчивости истины, в предисловии к переводу «Прагматизма» он уже по-иному отзывается об идее истины у Джеймса. «Говорили, – пишет Бергсон, – что прагматизм Джеймса есть только форма скептицизма, что он принижает истину, подчиняет ее материальной полезности, что он подрывает доверие к бескорыстному научному исследованию. Такая интерпретация никогда не придет на ум тем, кто внимательно прочтет эту книгу. И она глубоко удивит тех, кто имел счастье знать этого человека. Никто не любил истину более пылко, чем он. Никто не искал ее с большей страстью»[388]. Но Джеймс, по убеждению Бергсона, понимал, что не существует истин, пребывающих, как полагали древние философы, вне пространства и времени, в вечности; что нет априорных истин, предсуществующих нашим утверждениям, как представляли это философы Нового времени и даже Кант, хотя он и признал любую научную истину зависящей от человеческого сознания. «Эта концепция истины естественна для нашего духа и для философии, поскольку естественно представлять себе реальность как совершенно связное и систематизированное целое, поддерживаемое логическим каркасом. Таким каркасом якобы и является сама истина» (р. 274). Однако Джеймс исходил из опыта, а опыт, по Бергсону, не показывает ничего подобного. Пребывая в движущейся, а не статичной, застывшей реальности, человек называет истинным то, что дает ему подход к ней, помещает его в условия, наиболее удобные для действия. Но если реальность не есть тот систематизированный универсум, какой выражается в логических законах, то истина, даваемая интеллектом, скорее использует реальность, чем позволяет проникнуть в нее.

Вместе с тем, по Джеймсу, утверждает Бергсон, истина вовсе не является произвольной и зависящей от каждого из нас; дело в том, что существуют истины различного рода, и среди них есть те, направление которых отмечено самой реальностью, соответствует ее течению. Это истины чувства, наиболее глубоко укорененные в реальности; истины, которые до того, как стать мыслимыми, были прочувствованы, прожиты. Хотя в концепции Джеймса, замечает Бергсон, значение человеческого разума действительно приуменьшается, зато существенно возрастает значение человека как такового, взятого в целом, в единстве интеллекта, чувственности и воли. Возвращаясь к этим темам в одном из поздних писем, Бергсон писал, что в последние годы жизни Джеймс предпочитал представлять свою философию «в двух различных аспектах: как плюрализм и прагматизм. За этими двумя “измами” был еще и третий, который я назвал бы “психологизмом”, или “спиритуализмом", в принятом во Франции значении этого слова. Последний термин все объясняет. Существуя в глубине самого себя, в контакте с Источником духовных энергий или с чем-то эманировавшим из него, он чувствовал себя как дома в мире духа…»[389] Мы не будем пытаться как-то подтвердить или оспорить интерпретацию Бергсона, заметим только,