Единое трансцендентно миру, концепция эманации может быть истолкована и пантеистически).

В связи с этим в литературе обсуждалась рассмотренная выше трактовка Бергсоном проблемы небытия, ничто. Ставился вопрос о том, относится ли отрицание им небытия к библейской идее творения мира Богом ex nihilo. Сам Бергсон уже в 1908 г. дал в одном из писем более ясное указание, попытавшись разрешить имевшуюся двусмысленность: «Аргументация, с помощью которой я устанавливаю невозможность ничто, отнюдь не направлена против существования трансцендентной причины мира: напротив, я объяснил, что она имеет в виду спинозистскую концепцию бытия. Она просто показывает, что нечто всегда существовало. О природе этого “нечто” она действительно не дает никакого позитивного заключения: но она вовсе не утверждает, что именно сам мир всегда существовал, а остальная часть книги явным образом говорит о противоположном»[359]. И все же, как отмечали и в то время, и позже, проблема осталась, поскольку отношение континуальности, связывающее в бергсоновской концепции исходный импульс и реальность, противоречит принципу творения ex nihilo. А. Юд убежден в том, что Бергсон никак не мог выступать против идеи ничто в целом, поскольку полное исключение этой идеи означало бы упразднение самого становления. «Становление, изменение, движение – своего рода “середина” между бытием и небытием. Как мог бы Бергсон, философ изменения, радикально отрицать небытие, фундаментальный компонент становления, если такое радикальное отрицание представляет собой саму сущность зенонизма?»[360] Бергсон, полагает французский исследователь, выступал здесь против нигилистской трактовки небытия (например, в учении Шопенгауэра), при которой небытие, ничто понимается как абсолютное и первичное, а значит упраздняющее и самого Бога. Для Юда это принципиально, поскольку он стремится доказать, что Бергсон к тому времени вполне разделял традиционную библейскую доктрину творения. Кстати, с целью обоснования своего мнения он предпринимает довольно трудоемкую и, как нам кажется, не очень убедительную попытку истолкования самого названия данной книги, и в его интерпретации эволюция представляет собой уже не процесс, а «динамическую субстанцию»[361]. Эти старания понятны: действительно, «creatrice» означает не только «творческая», но и «творящая», однако творит ведь Бог, а не эволюция?[362]

На наш взгляд, «Творческая эволюция» никак не дает возможности сделать вывод о креационизме Бергсона. Скорее всего, эти проблемы в данный период не приобрели еще в его сознании четких очертаний. Бергсон стоит на позиции спиритуализма, признает дух, сверхсознание, началом мира, но далек от христианского представления о Боге. Согласно христианской традиции, Бог существует вне времени, в вечности. У Бергсона же в «Творческой эволюции» время окончательно утвердилось в качестве основания бытия, длительность абсолютна. Идея Бога заключает в себе наиболее существенные для Бергсона характеристики – свободу, развитие, творчество, единство – в их предельно совершенной форме; это легко сопоставить с появившимся во «Введении в метафизику» представлением о «живой вечности», предельно интенсивной длительности. Сказать что-то более ясное Бергсон пока не может: ведь его метод предполагает опытное обоснование, и ему еще предстоит искать ту сферу опыта, которая могла бы подтвердить то, что, очевидно, уже живет, пробивается в его концепции, но только как гипотеза. Строго говоря, и его эволюционная теория – тоже гипотеза, поскольку факты, на которые он опирался, могли помочь ему только в опровержении механицизма, позитивную часть его концепции они не доказывают. Но здесь подтверждается то, что стало вполне очевидным уже с первых страниц «Творческой эволюции»: Бергсон идет не от биологии (и вообще философия природы для него не представляет самостоятельного интереса), хотя и хорошо осведомлен о том, что происходит в этой науке, и привлекает ее данные в качестве аргументов. Его отправной пункт – концепция философской психологии, разработанная в ранний период. И идея психологической причинности, связывавшая его с учением Мен де Бирана, постепенно уточняясь, обретает оформленный контекст в представлении о сверхсознании, чьей характеристикой такая причинность в конечном счете и становится. Это – самый глубокий уровень обоснования Бергсоном в данный период его эволюционной концепции.

Возвращаясь к вопросу о биологизме, отметим еще, что, поскольку лишь с человеком жизненный порыв продвигается дальше, различие между животным миром и человеком, как любил выражаться Бергсон, – в сущности, а не в степени; человек – не просто продолжение животного мира, это нечто качественное иное: он способен к рефлексии, к интуиции, к творчеству, в которых заключены и надежда на прогресс, и его условие. А это значит, что из сферы естественной истории мы переходим в область собственно человеческую, в область культуры. И хотя сфере человеческой истории, как и истории естественной, свойствен драматизм, обусловленный противодействием материи духу, – противодействием, исход которого непредсказуем, – о перспективах человека здесь говорится еще в оптимистическом плане. В «Творческой эволюции» эта линия рассуждений была лишь намечена, но не разработана детально. Ее время для Бергсона пришло позже.

Богатство философских сюжетов, ясность и образность стиля, а главное – сама впечатляющая картина эволюционного процесса, нарисованная Бергсоном в «Творческой эволюции», сразу поставили эту книгу в ряд философских бестселлеров его времени. В памяти многих интеллектуалов Бергсон остался прежде всего автором «Творческой эволюции», которую теперь можно назвать одним из самых знаменитых философских сочинений XX века. Авторы многих концепций, представители самых разных направлений философии испытали на себе ее воздействие: кроме названных выше Э. Леруа, П. Тейяра де Шардена и В.И. Вернадского, отметим Г. Башляра и Э. Мейерсона, М. Блонделя и А. Тойнби, А. Уайтхеда и М. Унамуно, М. Шелера и А. Шюца[363]. И воздействие это коснулось не только философии, но и различных областей научного знания, где бергсоновская концепция времени и эволюции также была и является до сих пор предметом осмысления и обсуждения. Идеи Бергсона определенным образом отозвались в «хронобиологии» Пьера Леконта де Ноуи и Франсуа Мейера[364]; он стал одним из предшественников эволюционной эпистемологии, развивавшейся в работах К. Лоренца, Д. Кэмпбелла, К. Поппера, С. Тулмина и др. Обилие плодотворных интуиций, содержащихся в книге Бергсона, пусть не всегда высказанных в ясной форме, скорее даже «внушенных» читателю, стимулировало поиск новых путей в разных областях культуры.

На страницах «Творческой эволюции» оживают древние образы мира: античный макрокосм в неразрывном единстве с микрокосмом, гераклитовский поток, плотиновская эманация – возрожденные и осмысленные с позиций философии XX века. Мир Бергсона – развивающееся органическое целое, где господствуют время и жизненный порыв – условия творчества и свободы. Книга была написана почти сто лет назад, отдельные се темы (в особенности связанные с конкретными научными данными) давно стали достоянием истории, но многие высказанные в ней идеи и прежде всего сам образ живой, эволюционирующей Вселенной оказались близкими современным научным представлениям. В наши дни все большее признание