годы Бергсон познакомился со многими американскими и английскими учеными и позже поддерживал с ними переписку[400]; в 1914 г. он, по его словам, получал ежедневно до 30 писем по поводу своей концепции и уже физически не успевал отвечать адресатам. В разных странах появились его последователи, развивавшие в своих работах его идеи: среди них – бельгийский психолог Жорж Двельшауверс (Dwelshauvers), шведский архиепископ лютеранской церкви в Уппсале Натан Зёдерблом, сторонник идеи союза христианских церквей, увидевший в бергсоновском положении о дивергенции различных биологических видов из единого начала символ собственной идеи церкви, исходящей из общего для различных конфессий религиозного порыва. Зёдерблом много сделал для распространения воззрений Бергсона в Швеции, что стало впоследствии одним из важных факторов при присуждении Бергсону Нобелевской премии. Бергсон поддерживал также контакты с датским философом Харальдом Гёффдингом, который в 1916 г. опубликовал книгу о нем, и с немецким философом Рудольфом Эйкеном. С Эйкеном он долго переписывался и написал предисловие к французскому переводу его книги «Смысл и ценность жизни», опубликованному в 1912 г. (философы впервые встретились годом позже в Америке)[401]. Очевидно, ему должны были быть близки многие мысли Эйкена, и прежде всего лейтмотив книги – «идея о том, что дух, включенный в природу, есть подлинный творец энергии и черпает в ней силу, чтобы возвести все вещи, а также и самого себя… на все более высокие уровни духовности». Все великие мыслители, заключал свое предисловие Бергсон, «задавались вопросом о значении существования; но мало кто среди них заставил нас понять, что мы носим на себе, или, скорее, в себе, ключ к разгадке»[402]. В этом он увидел заслугу Эйкена, но и его собственная концепция говорила о том же.

Между тем, прибавилось и официальных обязанностей: в январе 1914 г. Бергсон был избран на год (такова была традиция) президентом Академии юридических и политических наук, а 12 февраля того же года принят в члены Французской академии. После этого он фактически прекратил преподавательскую деятельность: совмещать ее с другими делами становилось все сложнее, да и чтение лекций в ситуации несколько скандальной популярности уже не имело смысла[403]. В Коллеж де Франс его заменил, как нередко делал и раньше, Эдуар Леруа. (Правда, официальное прошение об отставке Бергсон подал в Коллеж де Франс только в декабре 1921 г.)

Однако, хотя это была лучшая пора творчества Бергсона, его «акмэ», нельзя сказать, что его философия существовала в условиях спокойного академизма. Напротив, она часто становилась объектом критики и разного рода нападок: Джеймс верно предугадал когда-то, что современникам трудно будет понять учение Бергсона. Новые, непривычные идеи, развивавшиеся им, и прежде вызывали дискуссии; теперь же, когда они сложились в связную концепцию, причем весьма радикальную, ниспровергавшую принятые взгляды и затронувшую очень многих, ситуация еще более обострилась. Характерно, что при этом критика велась из самых разных лагерей: «Творческая эволюция», по словам М. Бартельми-Мадоль, «вызвала ярость» в кругах схоластических, ватиканских, материалистических, спиритуалистических, среди сторонников Ш. Морраса, писателя и публициста, лидера националистического движения «Action frangaise», и др.[404] «Этот философ свободы, как говорил о нем Пеги в 1913 году, имел своими врагами радикальную партию и Университет; противник Канта, он сумел настроить против себя партию “Action frangaise”; сторонник духа, он имел своими оппонентами набожных людей; речь, стало быть, идет не только о его непосредственных противниках, но и о противниках его противников», – так описывает эту ситуацию М. Мерло-Понти[405]. В общем хоре звучали голоса и зарубежных критиков – Б. Рассела, Дж. Сантаяны[406]. Дело усугублялось тем, что ряд проблем, затронутых Бергсоном в «Творческой эволюции», не получили еще достаточного раскрытия и обоснования (например, проблема Бога), а потому и те философы, которые высоко оценивали его учение, отнюдь не всем были удовлетворены. Порой возражения действительно метили в точку, указывая на уязвимые моменты его концепции.

Бергсон фактически жил в то время в каком-то духовном вакууме. Слишком мало было тех, кто действительно мог его понять, чересчур много – тех, кто вольно или невольно искажал его взгляды. Друг Бергсона Жак Шевалье вспоминал, как один знакомый философ сказал ему: «“Творческая эволюция" – прекрасная поэма, но и только»[407]. И это было еще вполне благосклонное суждение. Как поклонники, так и противники философии Бергсона часто видели в ней призыв к чувствам, к инстинкту, некий философский импрессионизм или романтизм. Его концепцию даже иронически называли тогда «философией для дам» (среди его слушателей в Коллеж де Франс действительно много было представительниц прекрасного пола, привлеченных шумихой, поднятой вокруг его имени). Он искал в философии строгости и точности, в которых она не уступала бы науке, разрабатывал новый способ мышления, который позволил бы исследовать реальности, ускользавшие до тех пор от философии, – сознание и жизнь, стремился открыть человеку новые перспективы самопознания и познания мира, а его обвиняли в иррационализме. Он стремился к сосредоточенности мысли, к напряженному исследованию, к выявлению условий правильной постановки проблем, что было бы фактически уже их решением, а его упрекали в том, что он изгоняет из философии интеллект, превращая ее в прибежище инстинктов и чувственных порывов. Его угнетали непонимание, популярность, постепенно приобретавшая одиозный характер, вся эта чисто поверхностная суета вокруг его концепции, несправедливые упреки одних и необоснованные похвалы других. А ведь когда-то он думал, что стоит только поделиться «интуицией длительности», высказать свои идеи – и его сразу поймут! Как далеки были эти времена… Позже, в работах начала 1920-х гг., Бергсон даст общий ответ критикам; пока же он, когда представлялся случай, разъяснял отдельные положения своего учения.

Особенно часто подвергалась критике его трактовка отношения философии и науки, интуиции и интеллекта: многие расценили позицию Бергсона как принижение интеллекта и основанной на нем науки. Против такого мнения Бергсон резко возражал: «Я хотел бы знать, – сказал он, выступая в 1907 г. на заседании Французского философского общества, – существует ли среди современных концепций науки теория, которая ставила бы выше позитивную науку»; ведь именно в его учении утверждается, что наука способна достичь абсолютного, что она, вопреки Канту, не является относительной, т. е. обусловленной исключительно состоянием человеческого интеллекта[408]. В 1908 г., также в ответ на критику, он выразил несогласие с определением его позиции как антиинтеллектуалистской: «Я вовсе не собираюсь заменить интеллект чем-то иным или предпочесть ему инстинкт…Я просто попытался показать, что когда мы покидаем область математических и физических объектов и вступаем в сферу жизни и сознания, нужно обратиться к определенному чувству жизни, которое резко отличается от чистого рассудка и коренится в том же порыве жизни, что и