заиндевелый с мороза, не успевший озаботиться бесконечной «доставаловкой», насмешливо-улыбчивый, бухнул с порога:

– Разрешите войти, гражданин механик?

Но Малявин шутку не поддержал и даже не улыбнулся, а попросил запереть дверь изнутри на ключ.

– Брось темнить, Ваня. Выкладывай, что стряслось?

– Нет, надо запереться, – неуступчиво пробурчал Малявин.

– Тю, черт побери! На, вот ключ!

Выставив на стол бутылку из-под шампанского, он вновь удивился, какая она чертовски тяжелая.

– Золото в ней!

Таманов принял это за неудачный розыгрыш старателей, которые охамели от скуки и теперь подставляют парня.

– А что, грязней бутылку не нашли?

– Так она неизвестно сколько в земле пролежала! Я ее сам… Да вы, Алексей Николаевич, видно, не верите?!

Малявин окончательно обиделся и поэтому резко, будто чеку у гранаты, выдернул деревянную пробку, сыпанул из бутылки прямо на стол отмытый золотой песок. Самородочек, похожий на рыбий глаз, скатился к самому краю столешницы, и Таманов подхватил его сноровисто, повертел в пальцах, определив безошибочно сразу, что золото настоящее, тщательно отмытое и обработанное кислотой.

– Извини, Ванюша, жизнь такая, что все подвоха жду… Откуда богатство?

– Я старый подшипник искал, чтоб из обоймы стопорное кольцо на станке выточить. Нет нигде нужного размера. Стал копаться в пристройке – и вот тебе!.. Холодная, гладкая и такая тяжеленная, что я испугался, думал, бомба лежит.

– Когда ты нашел ее?

– Да вчера после обеда…

– А не пришел. Скажи честно, коль пошел такой разговор, хотел перепрятать?

– Хотел… Это же на две машины и сверх того!

– Не жалей, Ваня. Наоборот, радуйся, что вывернулся, спасся, можно сказать.

– Это почему же?

– Да потому! Тут, как на выборах, я на девяносто девять процентов уверен, что ездил бы ты не на жигуленке, а в «воронке», ожидая, когда лоб зеленкой помажут. Статья-то расстрельная – хищение в особо крупных размерах. А тем паче драгметалл! Тут никакого снисхождения, тут на полную катушку, поверь мне.

– А я бы потихоньку сдавал, грамм по двадцать-тридцать, – возразил Малявин, раскрывая невольно затаенное, о чем мечтал всю ночь, выдумывая невероятные подробности своего приезда в Москву на «Волге», как попытается усесться на заднее сиденье вслед за Лизой Жанна Абросимовна, а он захлопнет перед ее носом дверцу и скажет: «Надеюсь, что я вижу вас последний раз!»

– Тебя взяли бы самое большее после третьей или четвертой сдачи металла. Кто не стучит, тот в приемках не работает. Сразу вопрос: где взял?

– Намыл ручным способом…

– Где конкретно и когда? Где инструмент?.. Больше того, заставят место показать, заведомо зная, что ты врешь. В полсуток тебя подчистую раскрутят, потирая белые рученьки от удовольствия, от предвкушения рапорта о проделанной работе.

– А перепродать все разом где-нибудь в Москве?

– Ну, в Москве стук налажен похлеще нашего… Ладно, допустим, что ты удачно провез золотишко и нашел покупателей, но где уверенность, что они тебя элементарно не кинут, подсунув туфту, а хуже, башку открутят, узнав, что ты одинокий лох? Это первое. А второе – это само золото. Ты небось знаешь, что оно почти в двадцать раз тяжелее воды? Но не знаешь, что золото в каждой местности неповторимо, как лицо человека, по своим химическим примесям. Если оно засветится в Москве или Киеве, то криминалисты однозначно определят, что песок золотой привезен с алданского месторождения. После чего начнут крутить-перетрясать весь Алданский район – это они умеют, – пока не зацепят конкретного исполнителя. Пусть не расстрел, пусть всего десять лет лагерей… Даже год несвободы я не променяю сегодня на центнер золота. Смысла нет, Ваня, поверь мне. Потому что руками своими и головой я могу сотворить что угодно. Русский мужик топориком побриться может, подпоясаться и к небу взлететь. Поверь мне…

В дверь постучали с грубой настойчивостью. Туманов громко чертыхнулся, откликнулся грозным: «Ждите!» Пересыпал металл из бутылки в брезентовую инкассаторскую сумку вместе с остатками иллюзий Вани Малявина, для него эти шестнадцать тысяч грамм золотого песка были огромной денежной суммой и одновременно отголоском джеклондоновской романтики Севера про сильных несгибаемых мужчин, каким ему хотелось бы стать со временем.

Для Таманова шестнадцать килограммов «металла», как он привычно называл золото, были дополнительной тяжкой морокой: надо сдать его за сезон потихоньку, не торопясь, в общей сдаче металла, чтобы не засветиться. Он подспудно предполагал, что за этими тоннами отмытых песков могут быть трупы, кровь людская. Казалось, ему, перемоловшему через себя восемь лет колымских лагерей, восстание в лагере, два побега и разное непотребство людское, можно ничего не бояться, а он все одно боялся. Боялся за семью свою, за Екатерину Максудовну, Сергея Муштакова, Ивана Мороза, за тех, кто приедет весной.

– И последнее. Я знаю, Ваня, как хочется иной раз прихвастнуть, удивить чем-то товарищей, но ты потерпи. До осени непременно потерпи.

– Могила! Клянусь вам, никому ни слова. Я тут отсыпал в жестянку малость… Так я лучше верну, а то будет свербеть занозой. Правда ведь?..

Таманов так резко поднялся, что даже стул завалил и обхватил, облапил этого нескладного, но славного и правильного парня, как он решил прямо сейчас. Редкое откровение, какое возникает у сильных сдержанных мужчин, прорвалось одной фразой:

– Эх, а мне сына Бог не дал!

Можно и нужно было закруглять разговор, Малявин поднялся со стула, но в последний момент не сдержался, ощущая, что такой возможности может не быть, спросил:

– А кто у нас стучит в комитет?

Таманов озадаченно крутанул головой и паузу выдержал, потому что следовало бы ответить: а не твоего это ума дело… однако сдержался, сказал:

– Продержишься до осени, я тебе его назову. А пока не забивай мозги, тут все непросто. Я видел, как делали осведомителей из приличных людей. Они тоже порой достойны жалости, им вдвойне тяжелей на этом, а еще и на том свете.

– Спасибо, пойду. Попробую генератор подсоединить. Нужный подшипник я все же нашел.

– Подшипник весомый. Еще один найдешь, мы два плана за сезон сделаем, – пошутил Таманов. – Действуй. Железа у нас латать не перелатать, черт бы побрал эту вывернутую систему. Я подсчитал как-то: наша артель за двенадцать лет намыла золота на полсотни японских бульдозеров «Камацо», а попробуй скажи кому в министерстве – окрысятся, ор поднимут…

Новую технику старателям продавать запрещалось на основании министерского распоряжения, выпущенного неизвестно зачем и для чего. Вот и латали. А золота сдавали четыре старательских артели вполовину от того, что давал весь Алданский горно-обогатительный комбинат, сдавали при гораздо меньших затратах. О чем Ваня особо не печалился, потому что за литр водки приобрел новую поршневую группу для бульдозера. За двести рублей, которые выделил Таманов в подотчет, мог бы купить запросто новый двигатель,