но не торопился, присматривался, знакомился простецки с местными, производил нужные мены-размены, с первых же дней уяснив, что для артели каждая гайка, каждая портянка оплачивается намытым золотом.

– Намыли двести килограммов за сезон, вот и танцуй, – пояснял Иван Мороз, загибая толстенные пальцы. – По восемьдесят шесть копеек за грамм у нас золото государство покупает, а мы с этой суммы за электричество, отопление, аренду помещения, техники, за топливо – вот и ушла большая половина. А надо на зарплату приличную, потом с нее налоги. Да чтоб осталось на закупку запчастей, разной техники, на продукты и прочую требуху на весь промывочный сезон. Тут, брат, академиком надо быть, чтоб сходились концы с концами.

Малявин быстро втянулся в работу, но вкус ее настоящий ощутил, когда загудела отремонтированная его руками дизельная электростанция, что ему поначалу казалось странным, и он долго опасался: вдруг не той стороной установил шток масляного насоса или неправильно вырезал паранитовую прокладку… Ночью проснулся с тревожной мыслью: забыл поставить стопорное кольцо? С утра пораньше побежал в мастерскую перепроверить.

Артельщики перед завтраком, заметив его руки, испачканные мазутом, взялись подначивать, что мыть их каждый день бесполезно – все равно испачкаются. А вечно угрюмый Матвеев, словно бы уязвленный его старательностью, выговорил: «Парень решил, что у нас тут медали раздают по праздникам». Ваня сразу не сообразил, что ответить, обиду свою не показал, лишь перестал до завтрака ходить в мастерскую.

В начале марта, когда отпустили якутские морозы и поползли с крыш первые сосульки, вызвал в кабинет Ивана Малявина председатель артели и, как обычно, без предисловия приказал:

– Поедешь в командировку. Я договорился с аркагалинским главным механиком, что он поменяет наш бортовой «Магирус» на две «Татры». Знаешь такие?

– Знаю, что дизель с воздушным охлаждением, V-образный, двести десять лошадиных сил…

– И то неплохо. Поедете туда с Сергеем Муштаковым. Это на самой границе Якутии с Колымой, почти тысяча километров в один конец по зимнику. Дело серьезное. Сергей – водитель опытный, но перед ментами и начальством – телок, сразу теряется. Так что обменом и оформлением будешь заниматься ты. А в дороге слушайся его строго. На всякий случай возьмете с собой жесткую сцепку. Остальным Иван Мороз вас экипирует. Вон унты волчьи стоят, мне они тут ни к чему – возьми. Бери, бери! Тут не до форса, мимо Оймякона поедете, а холоднее его места на нашем континенте нет. Там в марте может жахнуть под пятьдесят. Еще ракетницу возьми. Умеешь ей пользоваться?..

Таманов вывел на крыльцо, показал, как заряжается этот пистолет с непомерно толстым стволом. Пальнул вверх сигнальной ракетой, и она прочертила красную дугу в ярко-голубом небе, напомнив о празднике.

Столица Якутии поразила обилием собак, длинными вереницами бараков, расставленных в беспорядке там и сям, монолитами намороженных разноцветных помоек меж них. Был у города массив пятиэтажек с театрами, ресторанами и чиновными учреждениями, но осталось это все сбоку, запомнился Якутск лишь непотребством своих окраин. Проскочили город в полчаса, радуясь накатанной расчищенной дороге, по такой «Магирус» мог легко бежать под сто километров в час, словно легковой автомобиль. После отечественных МАЗов и КрАЗов этот десятитонный грузовик казался верхом совершенства, выходцем из двадцать первого века, так все в нем было продумано и удобно, особенно удивляла Малявина легкость в управлении. Муштаков в первый день едва вытолкал Ваню из-за руля с ворчливым: «Погоди, погоди, еще надоест до чертиков вертеть баранку».

До Хандыги доехали споро, в два дня. Оставалось до Артыка чуть больше трехсот километров, но самых тяжелых. Поначалу хотели тормознуться на полсуток в поселке, но когда умылись хорошенько из-под крана, пообедали плотно в придорожной столовой, где чай заваривают на заказ крепчайший, расхотелось ночевку устраивать. Впереди оставалось еще часов шесть светлого времени, вот и решили: «В Артыке отоспимся».

За поселок лишь выехали, стало заметно, что ветерок шаловливый по обочинам снег взвивает. На перевале, что Хандыгский водораздел как стеной отбивает, дважды пришлось откапываться в снежных заносах. Едва пробились на пониженной внатяг. В долине по-настоящему заметелило. Пока было светло, двигались потихоньку, а как стемнело – встали, чтоб в кювет не слететь.

Тут какие дела?.. Вдвоем в кабине без спального места особо не разоспишься, но как ни то валетом умостились. Печка дует так, что хоть до трусов раздевайся. Хорошо придремали под ровный гул двигателя. Вдруг он задергался, заплюхал чахоточно, и в такт ему запрыгало сердце, меняя ритм.

Следом тишина неимоверная, страшная. Слышно, как подсвистывает метель, путаясь в автомобильной оснастке.

Беда известная для всего Севера – арктическая солярка – в редкость. Если и подвозят, то лишь к лету. Хорошо, хоть зимняя есть. Это Сергей Муштаков объяснил на всякий случай, чтоб Ваня лишних вопросов не задавал, и, чертыхаясь, принялся разжигать паяльную лампу.

Долго возился на ветру, но разжег, раскочегарил, начал трубопроводы греть, а Малявин взялся вручную солярку из бака прокачивать.

– Ура! Серега, пошла!

Ваня вопит и радуется, как ребенок.

– Ты сперва сосульку под носом обломи, – ворчит Муштаков, но доволен, видно по лицу. Ему не впервой кучумать на дороге. Правда, он в этих северо-восточных местах впервые. Вроде бы весна, а здесь жмет, как зимой за тридцать, да с ветерком: – Будь он неладен! Руки вон задубели так, что впору зубами ключ зажигания поворачивать.

Дизель завелся с полуоборота, но, и десяти минут не проработав, снова заглох.

А когда дизель в четвертый или пятый раз, проработав несколько минут, снова заглох, Малявин выговорил со злостью:

– Вот тебе и красавец немецкий! Только по теплому асфальту кататься…

– Зря ты, парень! «Магирус» тут не виноват. Солярка дерьмо! Как кисель стала. Я в Якутске на заправке по-людски спрашивал. А заправщик мне отвечает: «Зимняя, зимняя», – а сам морду воротит, сука такая. И керосин мы не взяли с тобой! Все взяли, даже ракетницу, в гроб ее растак! А керосин не взяли.

Хотелось Малявину ответить, что, мол, керосин – твоя забота, но сдержался. Ненароком вдруг вспомнилось услышанное недавно: «Вперед пятьсот, назад пятьсот… а он зубами танец с саблями стучит». Про пятьсот Высоцкий – явно для рифмы, а остальное – прямо в десятку. «Жив останусь – непременно спишу с магнитофона слова этой песни», – решил Малявин.

– Что делать будем, Серега?

– А что остается? Барахтаться. Будем греть и качать. Качать и греть. Не заработает, так хоть остыть не дадим до утра.

От холода, ветра, копоти солярочных факелов Малявин спекся к утру окончательно. Пока Муштаков пытался в очередной раз прогреть трубопроводы, Малявин придремал в стылой кабине. Очнулся от жестких тычков в бок.

– На-ка, Ваня, хлебни