На следующей планерке Таманов выговаривал строго Малявину за поломанный сварочный аппарат и разные мелочи, Малявин оправдывался, что поправит, отремонтирует.

Через день Иван Мороз, после очередного разноса, предложил, обращаясь к звеньевым:

– По-моему, надо Малявина на промывку, пусть узнает, как рубль достается.

Неожиданно подал голос молчаливый и угрюмоватый звеньевой Воронин:

– Что-то перемудриваете. В звене вкалывать надо!

– Верно. Вот к тебе и отдадим на исправление. Будет волынить!? скатертью дорога. У нас тут не богадельня.

Удивил Малявина старожил артельный Матвеев, которого с первых дней недолюбливал, тем, что сказал:

– Ишь, набросились. А механиком разве мед?! Я-то знаю.

Но его не поддержали и зачислили Малявина в звено Воронина на промприбор номер два.

Малявин был обескуражен, сбит с толку и пусть не произносил вслух, но лицо его явно выражало обиду и недоуменное: «Я ведь старался?..» А когда Иван Мороз с глазу на глаз объяснил, для чего разыгран этот спектакль и как бы он мог помочь с поимкой «крысы», то Малявин, сузив глаза и поджимаясь, как пружина, готовая лязгнуть со скрежетом, буркнул вдруг: «Да какого вы!..»

Его с первого дня поставили к бутаре «на самую легкую» работенку. Лебедочный механизм с ковшом на конце подтягивал и высыпал в бутару ком грунта, а он должен был направлять мощную струю воды из шланга и размывать этот грунт, пока ковш ползет за следующей порцией золотоносного песка. Шланг извивался, как живой, норовил выскочить из рук, а брызги летели веером на несколько метров, если струя ударяла с размаху в булыжник.

Ему не предложили подмениться бутарщики, как это делали обычно, знали, тяжко приходится «шланговому», но Малявин пощады не попросил, отстоял смену в упор. Руки залубенели от перенапряжения, ввалившись в балок, он не смог расстегнуть пуговицы у промокшей спецовки, оторвал их с мясом. На базу ужинать не пошел, повалился в балке на деревянный топчан и сразу провально заснул под грохот дизельного движка.

Август входил в самую зрелую свою пору, когда отходит обильная голубика и жимолость, начинает краснеть настоящая ягода брусника и лезет из земли северный гриб, когда можно растелешиться, не опасаясь мелкой кровососущей напасти, воздух становится духовит, как в аптекарской лавке, напоенный дыханием трав, мхов, кустарников и низкорослых лиственниц, стремящихся проделать свой обязательный круг за короткую теплую пору, чего Малявин не замечал, ошарашенный тяжкой работой.

Через неделю Малявин втянулся в работу на бутаре и смог удивить себя простой мыслью: «Какого черта я тягаю шланг?!» Голова свежо заработала, он вспомнил про поворотный стол-стеллаж для ремонта двигателей.

Сваркой отрезал лишнее, приварил трубу, изогнутую буквой «Г», широкую крестовину. Провозился до самого рассвета.

Злой и решительный, Малявин, не обращая внимания на ругань Воронина, с утра закрепил поворотный стол рядом с лебедочным механизмом. К стойке приделал пружину с веревочной оттяжкой.

Моторист, бульдозерист, пробуторщики, а вместе с ними и звеньевой Воронин, острили во время пересменки с едкой удалью:

– Шланговой, для кого виселицу заготовил?..

– Нет, это он карусель ладит…

Но когда начали работать, даже бульдозерист Тимошкин, подававший к промприбору грунт с вскрышного полигона, не выдержал, выскочил из кабины «сотки» и попросил:

– Дай-ка, Вань, попробую!

Его необычайно развеселило устройство. Он тягал за веревку стойку с закрепленным на конце шлангом, старательно размолачивая струей воды ком грунта, и хохотал, приговаривая:

– Ну и стервец!.. Сам додумался? Да будет врать-то?!. Ох, стервец!

Раньше по нужде отойти и то приходилось «шланговому» уговаривать артельщиков, чтобы подменили, а теперь сами подходили:

– Дай-ка подергаю! Перекурю хоть спокойно…

Удивляла артельщиков простота приспособления, но больше того – простодушное: что это раньше никто не додумался?

Когда звеньевой объявил за ужином, что Малявину велено быть на утренней разнарядке, то старатели занудели:

– Эх, забирают взад механика. А то б Ванька нам новую штуку придумал, чтоб сидели мы все и дергали за веревочки, а солярочник Тимошкин один рогом землю рыл.

Тимошкин в ответ:

– Ишь, размечтались! Подговорю Ваньку, он вам такую штуку сконструирует, что будете одной рукой нагребать, другой выгребать, как заводные.

И только Воронин не смеялся, смотрел напряженно, с затаенной обидой, которой Малявин не понимал.

Таманов как бы сторонился Малявина, испытывая не свойственную ему неловкость из-за того, что попытался на плечи парня переложить часть своих бесконечных забот, это заметила Елизавета Максудовна и высказала с присущей ей прямотой:

– Что ты, Николаич, на Ванечку взъелся?

Он посмотрел внимательно, как бы прикидывая: отшутиться или сказать грубовато, чтоб не лезла, куда не положено? Ответил врастяг:

– Обидеть норовишь, Лизавета? Тут у нас дела посложнее… – И, наклонившись к ней, прошептал: – Крысу ловим. Вот в чем закавыка.

Он между всей суетой, связанной со сдачей золота, отчетов, поломок и разных авралов, не переставал помнить о крысятнике в звене Воронина, но как подступиться, не знал.

В ту августовскую ночь звено Воронина работало во вторую смену. Тянулось самое тяжкое время – после двух часов, когда хорошо выручает кружка крепкого чая.

Неожиданно разнесся вопль Сергея Муштакова: «Общага горит!» Все подхватились мгновенно и попрыгали в самосвал.

Свет не горел, но издали было видно, как серые клубы дыма вываливаются из окон и дверей. Слышались матюки и голос Ивана Мороза:

– Быстрей! Быстрей вещи выносим!

Звон разбитого стекла, дым вырвался из выбитого чердачного окна, и все сразу заметались, запаниковали, хватая, что подвернется под руку, сшибаясь в дымной темноте.

Сумятицу и бестолковый гомон вдруг прорезал хриплый бас Таманова:

– Взяли! Сюда, Мороз, взяли крысу!

Тут же зажегся свет. Дыму оказалось при свете не так много, он выходил быстро через открытые двери и окна. Артельщики сгрудились у входа в сушилку, где лежал на полу Воронин с заломанными назад руками. На нем сидел моторист Сашка Лепехин и цедил свое:

– Зря, Николаич! Кончить бы в темноте гада, и баста!

Никто ничего не пояснял, просто прошелестело шершавое, злое:

– Крысу поймали!

Рассвет едва обозначился на востоке узкой алой полоской, когда старательская артель «Гривна» в полном составе, исключая Воронина, которого Мороз запер в каптерке, расселась в столовой, чтобы решить тяжкое: как поступить с крысой?

Лепехин, словно бы подтверждая свою кличку Порох, неуступчиво бубнил:

– Убить втихаря, и дело с концом!

Одни предлагали посадить его на цепь до зимы, другие – пристроить в зону, третьи – что надо сдать комитетчикам…

Таманов пояснил, что отдать под суд Воронина можно, но тогда конфискуют наворованное им у артели золото, весь сезон поломают, проверками замучают.

– Ведь третий год вместе моем! – сокрушался Тимошкин. – Знал бы – переехал его трактором, клянусь вам!

Звено Воронина было обескуражено больше других. Пробуторщик