Колосов продолжал улыбаться и, погладив его по голове, тихонько ответил:

– Тише-тише…Знаю, всё знаю и прощаю тебя, но ты мне должен. Теперь мы всегда будем неразлучны, ты будешь выполнять для меня самую грязную работу.

Исаковский побледнел и стал брыкаться.

– Что?! Гори в аду вместе со своей шлюхой!

Верзилы положили рядом с Исаковским голема, и Колосов, изменившись в лице, уже без улыбки, стальным голосом произнёс:

– Добро пожаловать в мой мир…Он хуже ада.

Исаковский стал истошно кричать, но в глубине огромного, чуть освещенного зала музея восковых фигур его голос терялся, и лишь небольшое эхо от него с лёгкостью ложилось под пение сладкоголосой певицы с рыжими волосами и под прелестную игру симфонического оркестра…

* * *

Спустя три часа Колосов вышел из музея восковых фигур на улицу.

На горизонте мелькали вспышки фейерверков, всюду шло празднование Нового года.

В воздухе чувствовалась лёгкость.

Мягкий, пушистый как лебяжий пух, снег медленным танцем кружил над его головой.

Он достал из внутреннего кармана пиджака кубинскую сигару и направился в сторону тёмного «Мерседеса». Пройдя мимо Якова, он залез внутрь машины и зажёг сигару от прикуривателя.

Машина была заведена.

Высунувшись наружу, Колосов заметил, что со всех сторон его окружили големы.

Он усмехнулся.

Наблюдая за тем, как медленно падает снег, куря сигару, он спросил у молчаливого голема по имени Яков:

– Какая максимальная скорость у этой машины?

Голем Яков, словно ожидая этого вопроса, сразу выдал ответ.

– Максимальная скорость этого автомобиля двести тридцать километров в час.

Колосов отдал ему сигару и сел за руль.

Перед тем как закрыть дверь, он, смеясь, сказал:

– Мне подойдёт… Прощай, Яков.

Чёрный «Мерседес» бизнес-класса, минуя толпу големов, выехал на дорогу.

Колосов, дико смеясь, стал набирать скорость.

В этот жаркий душный день неподалёку от реки Зама происходило заключительное сражение карфагенской армии Ганнибала, сплошь состоявшей из неподготовленных, плохо обученных крестьян и молодых слонов, и римской армии Сципиона младшего, на стороне которого отважно сражался новоявленный нумидийский царевич Масинисса. Ганнибал, потерявший за четырнадцать лет этой войны всех своих братьев, друзей и возлюбленную, бился без особого рвения – он прекрасно осознавал грядущее поражение и ставил перед собой лишь единственную задачу. Он хотел умереть достойно, сражаясь как истинный сын Карфагена, храбро и бесстрашно, до последнего вздоха.

Но вышло совсем иначе, битва быстро шла к завершению – опытные римские легионеры купались в крови неопытного врага, бежавших настигали нумидийские всадники, во главе которых стоял Масинисса, и яростно и безжалостно уничтожали бежавших, не оставляя никого в живых.

Когда Ганнибал осознал своё положение, он решил бежать с поля боя. За ним вдогонку пустилась вся нумидийская кавалерия, и вскоре он, оставшись один, оказался окружён выстроенными в кантабрийский круг нумидийцами. Сам Масинисса с залитыми кровью глазами мчался ему навстречу. Когда нумидийский царевич настиг бежавшего Ганнибала, их взгляды пересеклись. В них мрачной тенью отражались страшные страдания и боль потери. Ганнибал остановил своего коня и, смотря на пылающее солнце, не произнося ни слова своему бывшему товарищу, приготовился встречать долгожданную и освободительную смерть. Масинисса, у которого в глазах читалась жуткая ненависть ко всему происходящему, приготовился метнуть в него копьё. Ему, недавно потерявшему рассудок после того, как отравилась его возлюбленная Софонисба, было нечего терять, остался только невыполненный долг перед родными землями. Он должен был избавить родную Нумидию от протектората напыщенного и горделивого Карфагена. Теперь же Карфаген проиграл войну с Римом, а его главная движущая сила была у него перед глазами.

Он метнул копьё, но оно пролетело мимо Ганнибала, после чего Масинисса, громко и истошно рассмеявшись, повернул своего нумидийского жеребца обратно к реке, в долине которой добивали последних карфагенян.

Масинисса отпустил Ганнибала, решив, что тот не заслуживает убийства. Лучшим наказанием для него будет продолжать жить.

* * *

Робкие золотистые лучи солнца с осторожностью и любознательным блеском прилегли сверху на последних страницах в дневнике.

Слэйну этой ночью вновь плохо спалось.

За несколько дней, проведённых в одной пещере с загадочным старцем Иммануилом, ему удалось полностью прочесть дневник Григория Рощина. Иногда по утрам приходила Женева, и они отправлялись на речку, ловили рыбу, и он задавал ей различные вопросы. Оказалось, что после аварии, произошедшей сразу после новогоднего представления в Музее восковых фигур, Колосов пробыл в коме двадцать пять лет, и за это время созданные им големы во главе с Рудаком и Исаковским захватили весь мир и переместили свой главный штаб на другую сторону океана – в Америку. Когда он «пришёл в себя» ему придумали новую историю жизни.

Так он стал Брюсом Слэйном.

Женева резко уходила от темы Рощина и Каминской, которые, как думал Слэйн, были её родителями.

Вообще, её поведение настораживало: резкие перепады от радости и счастья к ненависти и грусти наводили на мысль, что этой молодой девушке пришлось пережить много страшного за свою жизнь.

Ещё более изумлял Слэйна старец Громм, который был именно тем писателем из дневника, который придумал сюжет постановки и закончил работу Марины про Ганнибала.

Он прежде всего был молчалив и постоянно пребывал в глубокой медитации, что часто раздражало Слэйна.

Сумасшедший старик, думал он про себя, но при этом поражался религиозности этого необычного человека. Он проследил, что старик выходил из своего оцепенения каждую ночь, в одно и то же время. Он тихонько покидал пещеру и направлялся к реке, там зажигал костёр и начинал делать непонятные вещи: танцевать, играть в бубен и дико смеяться.

А потом утром он приходил обратно и вновь впадал в своё необычное состояние.

Прочитав и изучив дневник, Слэйн решил однажды ночью проследовать за Громмом и понаблюдать за ним.

«Он же должен чем-то питаться и пить воду, наверняка набивает себе брюхо на берегу. А может у него есть энергены собственного производства», – думал он и медленным шагом двигался за старцем, который использовал для освещения зажжённый факел.

Как только Громм подошёл к берегу, он прежде всего разжёг костёр. После чего взял небольшой котелок, запрятанный в кустах, положив туда несколько больших кусков застывшей сосновой смолы, стал её растапливать. Слэйна удивил тот момент, когда старец, подойдя к берегу, стал что-то подтягивать к себе, через мгновение рядом с ним оказалось каноэ весьма внушительных размеров. Он деловито перевернул его и стал покрывать смолой, используя самодельный тряпичный валик.