По обе стороны, вытянувшись во весь рост, застыли безмолвные стражники. Халиль, конечно, знал, что никто не посмеет без позволения войти в покои повелителя османов, но предосторожность никогда не бывает излишней.

– Султан выпил лекарство и теперь отдыхает, – сообщил он часовым. – Никто не должен его тревожить. Я зайду завтра.

После этих слов Халиль неспешно направился дальше. Хотя внутри все клокотало, разум его должен оставаться холодным – слишком многое теперь стояло на кону. Добравшись до своего кабинета, он тут же вызвал к себе Ибрагима.

– Немедленно седлай коня и отправляйся в Манису, – приказал Халиль, передавая ему свиток. – Дело весьма срочное. Проследи за тем, чтобы это послание попало лично в руки шахзаде Мехмеда.

Ибрагим долгие годы рос в доме визиря и был безраздельно предан своему хозяину. Не так давно он спас Халилю жизнь, закрыв того телом от обжигающих языков адского пламени в проклятой башне на перекрестке дорог. Тогда Ибрагим чудом не лишился жизни, однако огонь оставил жуткие отметины на его лице, спине и руках, так что преданный слуга визиря старался облачаться в плотную одежду, закрывая часть лица куфией[75].

Не задавая лишних вопросов, Ибрагим принял послание, однако покидать помещение не торопился. Он ждал особых распоряжений.

Халиль постучал пальцами по отполированной до блеска поверхности стола и, подняв глаза на своего воспитанника, проговорил:

– Об остальном я извещу тебя дополнительно. Решение еще не принято.

Ибрагим коротко кивнул и быстро скрылся за дверью.

Халиль еще некоторое время сидел в полной тишине. Он поступил так, как велел ему долг – известил наследника о смерти правителя и теперь никто не заподозрит его в дурном умысле. Впрочем, все еще существовала вероятность, что послание визиря затеряется в дороге, да и Мехмед мог проявить осторожность и медлительность, перепроверяя сведения о смерти отца.

У Халиля не оставалось иного выбора – ему нужен человек, который сумел бы убедить принца как можно скорее явиться в столицу. Таким человеком, несомненно, мог бы стать Ферхат-бей, силяхдар покойного султана. Неугомонный, дерзкий и высокомерный, этот человек вместе с тем был безмерно предан Мураду. Он, как и все, пребывал в неведении относительно здоровья и жизни своего господина. Ферхат требовал, чтобы его допустили к ложу султана, дабы он удостоверился, что с повелителем все в порядке, в противном случае он грозил, что проложит себе путь силой. Хорошо зная горячий нрав султанского оруженосца, Халиль решил, что будет лучше открыть ему правду, а заодно использовать этого человека в собственных целях.

На следующий же день, после того как под покровом ночи из Эдирне выехал первый гонец, визирь послал за Ферхат-беем. Тот явился почти незамедлительно и в крайне раздраженном состоянии.

– Что с повелителем? – едва переступив порог, спросил он, отбросив даже видимость приличий. – По дворцу ходят разные слухи. Говорят, что он тяжело болен, но я…

– Султан мертв, – сказал Халиль, избегая прелюдий, и его слова рассекли воздух словно хлыст. Ферхат застыл на месте, боясь даже вздохнуть.

– Как… – он с трудом подбирался слова. – Как это произошло?

– Боюсь, что причиной смерти стало чрезмерное увлечение повелителя выпивкой. Да простит Аллах мои слова.

Ферхат все никак не мог справиться с собой, и визирь прекрасно его понимал.

– Хочешь в последний раз послужить своему господину? – предложил Халиль.

– Я готов на все! – решительно заявил силяхдар.

Визирь в этом ничуть не сомневался.

– Ты должен добраться до Манисы и как можно скорее привезти сюда Мехмеда. У нас на счету каждый день.

– Значит, теперь этот щенок будет нашим султаном, – сквозь зубы процедил Ферхат. – Хватит ли у него духу взять на себя управление империей?

– У Мехмеда нет иного выбора, – развел руками Халиль. – Впрочем, об этом переживать не стоит – у султана, хвала небесам, есть еще один сын.

– Грудной младенец! – всплеснул руками Ферхат.

– Младенцы имеют свойство вырастать, – многозначительно произнес Халиль. – А до тех пор пусть правит Мехмед.

Визирь расплавил сургуч, капнул на конверт и скрепил новое послание для наследника.

– Отправляйся немедленно, – приказал визирь, отдавая свиток. – Не хочу, чтобы твое отсутствие заметили. И главное – никому ни слова о нашем разговоре.

Ферхат усмехнулся.

– Я несколько лет подряд выполнял поручения падишаха и если бы он хоть раз усомнился в моей способности держать язык за зубами, то свою службу я бы продолжал среди немых охранителей его гарема.

Едва на город опустились сумерки, Ферхат покинул столицу. Теперь Халиль мог быть спокоен – кто-нибудь из его гонцов наверняка доберется до Манисы. Закончив дела, визирь вновь отправился в покои повелителя – там он проведет не менее двух часов, чтобы ни у кого не возникло подозрений.

Даже будучи мертвым, султан продолжал охранять покой своей державы, а Халиль, как и в прежние времена, охранял покой своего повелителя.

* * *

Несмотря на все предпринятые визирем меры, к концу четвертого дня у подданных появились первые подозрения. По дворцу и вне его стали распространятся слухи, которые уже невозможно было пресечь. Понимая, что скрывать смерть султана становится опасно, Халиль поспешно собрал диван, на котором объявил о кончине повелителя. Услышав об этом, паши и беи скорбно опустили головы, многие не смогли сдержать слез – почти все они были обязаны султану своим высоким положением и теперь тревожились за свое благополучие.

Армия и народ также встретили известие о смерти Мурада с невыносимой печалью. Стоны и рыдания раздавались по всему Эдирне, однако ни мятежей, ни беспорядков, которых так опасался великий визирь, не произошло – настолько все были подавлены горем.

Мурад правил почти тридцать лет и за это время сумел укрепить свою державу. При нем, как и во времена его деда, султана Баязида, слава османского оружия докатилась до самых отдаленных уголков земли. Но, в отличие от своего великого предка, Мурад оказался более рассудительным и мудрым политиком – не ввязывался в напрасные авантюры и не гнался за славой на поле боя. Он желал покоя и мира, но судьба вновь и вновь вкладывала меч в его руки. Враги любили его за милосердие, мусульмане – за рвение, иноверцы – за терпимость, подданные – за справедливость, армия – за победы, а Халиль любил его за искренность и дружбу, которых ему теперь так недоставало.

Великий визирь остался один на вершине власти, где нет ни врагов, ни союзников, нет никого, с кем можно было бы разделить это тяжкое бремя. Неужели Мурад всю свою жизнь был так же одинок? И не потому ли желал он укрыться в спасительном спокойствии Манисы, что не мог больше