Казим чувствовал, что этот путь через пустыню, за время которого они пережили резню и песчаную бурю, связал их прочными узами. Они и молились, и ели вместе. Джай оставался единственным, кому было позволено трахаться с Кейтой, но никто не жаловался. К тому же девушка готовила для них. Она уже начинала терять свою детскую полноту, превращаясь в женщину. Хотя, если Джай не будет поосторожнее, у нее вскоре может появиться животик. Казим не преминул ему об этом сказать, когда они мыли лошадей в найденном Джамилем мутном озерце.

– У нее месячные тогда, когда на небе нет луны, – ответил Джай. – Так что на прошлой неделе мы были осторожны. На днях ей снова придется ставить отдельную палатку. Джамиль говорит, что мы всего в паре дней от Гуджати, самого южного поселения в Кеше. – Он оглянулся на пройденный ими путь. – В каком-то смысле я буду скучать по пустыне.

– Я тоже, – сказал Казим. – В ней что-то есть… Но я буду рад помыться.

Он задумался о Гебусалиме, где томилась в заключении Рамита. Она была птицей, которую Казим выпустит на волю. Мы идем к тебе, любимая.

Два дня спустя, когда в лучах закатного солнца на востоке уже сгущались тени, они, поднявшись на холм, увидели десятка три глинобитных хижин, сгрудившихся вокруг источника. Впрочем, все слишком устали, чтобы ощутить триумф. Их путь длился три месяца, и сейчас шел уже третий месяц нового года. И вот они наконец добрались до Кеша.

Гебусалим, континент Антиопия

Мохаррам (янун) – аввал (мартруа) 928

6–4 месяца до Лунного Прилива

Рамита с Гурией бродили по садам гебусалимского дворца Мейроса, жалея, что у них нет крыльев, чтобы перелететь через стены. Снаружи было столько всего, что они чувствовали себя словно в тюрьме. Главный двор был длиной и шириной в шестьдесят шагов. Мраморная крошка под ногами мерцающе переливалась, а барельефы на мраморных стенах зданий сияли так ярко, что девушкам приходилось прикрывать лица газовыми вуалями. Небо радовало глаз голубизной, а в воздухе стоял аромат цветочных клумб. При этом городские запахи сюда не проникали. Музыкально журчал фонтан, выполненный в виде рыбы, выпрыгивающей из каменной пены. За минуту он расходовал больше воды, чем семья Рамиты использовала за день. Девушка сначала подумала, что она для питья, но слуга покровительственно объяснил ей: «Если мадам хочет пить, ей нужно только попросить». По его словам, вода в фонтане была непригодной для питья, хотя Рамите она казалась нормальной, гораздо более чистой, чем та, которую девушка таскала домой из Имуны. Местные жители были явно слишком изнеженными. В саду цвели незнакомые Рамите растения; она не могла понять, для чего их используют, пока Гурия, захихикав, не сказала ей, что они декоративные.

Декоративные?

С момента их прибытия прошло четыре дня, и жизнь начинала входить в колею. Девушкам хотелось отправиться исследовать город, однако муж Рамиты запретил им это делать. Снаружи постоянно доносились крики, но солдаты не позволяли ей подниматься на красные стены, поэтому Рамита представления не имела, в чем дело. Ей рассказали, что дворец занимал четыре акра и был расположен в самом сердце города, но вот девушку допускали только в ее комнаты, кабинет мужа и центральный сад. Порой Рамите казалось, что она задыхается. Вид на город открывался лишь из башни, однако вход туда ей был воспрещен. Башня, чем-то напоминавшая белый клык, возвышалась над стенами на три этажа. Попасть туда можно было лишь из комнат Рамиты.

К тому моменту, когда муж пригласил ее в свой кабинет для очередного урока рондийского, на его лбу вновь появились глубокие морщины. Заваленный письмами и посланиями, он выглядел как выжатый лимон. Мейрос то и дело запускал пальцы в свои жидкие волосы. Рамита окинула взглядом коридор, полный просителей из числа рондийских купцов и гебусалимских торговцев в клетчатых головных платках; среди них было и несколько женщин в накидках-бекирах, которые на публике носили даже рондийки. Рассеянно кивнув ей, Мейрос сказал, что теперь языку ее будет учить его дочь Юстина. Это было три ночи назад. По вечерам Рамита видела, как из-за закрытых ставней на окнах башни пробивается свет. Муж не приходил к ней в комнату, и девушка подозревала, что с момента приезда в Гебусалим он так и не сомкнул глаз.

Юстина Мейрос игнорировала ее просьбы об уроках языка. Олаф рассыпался в извинениях, но ничем не мог ей помочь.

– Как только беспорядки на улицах улягутся, мы пригласим торговцев тканями и драгоценностями, леди Рамита, – предложил он так, словно это могло ее удовлетворить.

«Что за беспорядки?» – подумала девушка.

– Но рондийский говорить я себе хочу! – взорвалась она на ломаном рондийском. – Книг нужно мне достичь! Достичь! Некат чоттия!

К вящему разочарованию Рамиты, Олаф, похоже, ее не понял.

Когда Гурия спросила Олафа о беспорядках на улицах, камергер ответил:

– Это из-за мадам.

Гурия рассказала об этом Рамите, и та нервно рассмеялась. Беспорядки из-за нее, на улицах чужеземного города? Должно быть, Гурия не так все поняла.

В священный день муж коротко переговорил с ней, прежде чем отправиться под защитой большого отряда солдат в Губернаторский дворец на религиозную церемонию. Слуги сказали Гурии, что здешний губернатор Бетильон, по слухам, ест детей.

– Бетильон – свинья, – заметил Мейрос с неприязнью в голосе. – Но я должен с ним отобедать.

При этом, похоже, мужу Рамиты хотелось плюнуть.

– Олаф сказал, что на улицах из-за меня беспорядки, – произнесла Рамита с любопытством, глядя на причудливый мозаичный пол.

Мейрос скривился:

– Кто-то пустил слух, что я похитил лакхскую принцессу и удерживаю ее в своей башне. Некоторые гебусалимцы жгут мои чучела и требуют забить меня камнями. – Он сухо хохотнул. – Здесь такое в порядке вещей, жена. Не бери в голову. Как вспыхнуло, так и затухнет.