буддизма, наряду с маргинализацией культуры, религии и общества. Приниженный таким образом практикующий может показать полное растворение тела, чтобы дать надежду в, казалось бы, безвыходной ситуации; факт остаётся фактом: глобальные объяснения стоит понимать гибко, а не как неотвратимые истины. По этой причине в своей методологии мы допускаем повествования и устные истории, каждая из которых обладает внутренней полнотой, даже если сопровождается мандалой конкретного сообщества дискурса и веры. Каждый святой неповторим; каждое жизнеописание святого всегда неповторимо, если оно хранит верность святому и процессу его канонизации в конкретной традиции. На самом деле «традиция – это мир», как хорошо говорит Л. Лхалунгпа в своём переводе биографии Миларепы504, однако следует помнить, что любой мир традиции – это развивающийся процесс. Передавать учения – значит поддерживать их жизнь в несводимо-уникальной жизни тех, кто передаёт, и тех, кто получает, практикует и перенимает их.

Комментарии Обейсекере о Платоне ещё больше помогают нам в критике чисто «рационалистического» подхода к смерти и сопутствующим ей историям.

…Платон не стремился никого обратить, но адресовал своё послание людям, готовым слушать, то есть в основном членам своей академии. Тем не менее, как и нам, ему приходилось убеждать своих слушателей и собеседников соглашаться с ним, и, подобно Будде, он делал это в форме беседы-диалога с персонажами, которые играли роль стратегических собеседников. Но в отличие от всех других мыслителей, с которыми мы имели дело, учения Платона о перерождении черпали свою силу из человеческой способности Разума. Я хочу противопоставить этот обожествлённый Разум греческого Просвещения «буддийскому Просвещению», где разум занимает лишь второе место. Все формы буддизма признают различие между условными и высшими истинами (пали: саммути-сакка и параматтха-сакка); высшие истины постигаются посредством проникновения (пративедха), то есть посредством медитационной аскезы, а не разума505.

Эта важная идея, противопоставляющая буддийские методы достижения истины платонической опоре на разум, выражает одну из важнейших линий разлома в истории западной философии. Созерцательный подход к осуществлению полного потенциала человека был известен и на Западе. Безусловно, мы находим его у Плотина и в его школе, в различных воплощениях манихейства и монашеском христианстве. Великий спор между св. Бернаром Клервосским и отцом схоластики Пьером Абеляром – переломный момент в западной мысли, который сохраняет влияние на протяжении девяти веков. По сути, проблемные аспекты некоторых западных толкований буддизма (на которые указывает Обейсекере), похоже, своими корнями уходят глубоко в этот спор.

Например, буддийский термин catur-arya-satya обычно переводят как «Четыре благородные истины», то есть переводят средний термин arya как прилагательное, а не существительное. На самом деле это существительное, которое описывает конкретный тип людей, «благородных», необязательно представителей арийских племен в Северной Индии, но, скорее, тех практиков медитации, которые открыли высочайшую духовную истину, следуя учениям Будды и применяя их в конкретном виде медитационной практики, которую Обейсекере называет аскезис (греч., «дисциплина» или «обучение»). Таким образом, четыре истины – это то, что благородные открывают через аскезу; подлинный смысл четырёх истин (о страдании, причине страдания, избавлении от страдания и восьмеричном пути, который ведёт к освобождению) открывается только тем, кто глубоко и усердно медитирует. Только такие люди – «благородные», или святые. Таким образом, самое сердце буддийской сангхи составляет особая элита, идентичность которой строится на созерцательной практике и достижениях. Одно лишь понимание слов, используемых для изложения Четырёх истин, никоим образом не делает человека одним из благородных. Споры о значении, логической связности утверждений и грамматической структуре не делают человека арьей. И даже изложение подробного анализа способов познания истин не делает его арьей. Лишь духовное достижение, с его разными степенями (вступивший в поток, однажды возвращающийся, архат и т. д.), делает человека благородным.

Подобным образом, согласно св. Бернару, связное диалектическое изложение смысла различных библейских и богословских утверждений может помогать в понимании языка, используемого церковью, чтобы направлять верующих к спасению, но само такое изложение не даёт говорящему спасения. Лишь долгие часы созерцательной молитвы, литургической молитвы, lectio divina (чтения писаний), покаяния (аскезы) и физического труда в течение многих лет преданного монашеского служения раскроют истинный смысл христианского спасения и освящения.

Мудрости не достичь за то время, которое занимает разбор строки из апостольского Символа веры; мудрость открывается тем, кто посвящает служению ей всю свою жизнь. Абеляр с его радикальным рационализмом атаковал созерцательный образ жизни; посредством логики, рассуждений и тонких семантических различий он стремился устранить напряжение, которое он обнаружил в противоречивых предложениях писаний и богословия. Методы Абеляра адаптировались к академической среде, где люди обучались некое число лет, не всегда ради получения степени, иногда просто ради знакомства с терминологией и аргументацией дисциплин, преподаваемых в средневековых университетах. Казалось, что его путь к истине – быстрый путь, избавляющий многих, если не всех духовных искателей от лет растерянности и сомнений. Растущее население Европы XII–XIII вв. имело острую потребность в духовенстве, судьях, администраторах, врачах и учителях. Одарённые мужчины перед поступлением на работу к феодалам, в епископы, административное бюро монастыря, приют для паломников и т. д. в течение двух-трёх лет посещали лекции. Только те люди, которым суждено было официально преподавать в университетах, реально получали степени бакалавра, магистра или доктора. Очевидно, получать знания можно было только ограниченное время, и метод Абеляра выражал потребности эпохи. К счастью, подход св. Бернара поддержали даже в университетах – те религиозные ордены, которые отправляли своих членов на обучение. Однако рождение современности как таковое потребовало исключения созерцательного подхода из университетов.

Только в последние годы стали предприниматься попытки переоткрыть созерцательный подход к сознанию и познанию – как правило, в исследованиях функционирования мозга людей, которые практикуют разные формы буддийской медитации. Традиционные христианские созерцательные дисциплины, восточные и западные, если и не исчезли, лучше известны из литературных исследований, чем из реальной практики. Тот факт, что эти методы знают только специалисты по средневековой литературе, показывает, насколько трудно будет применить знания о них для дальнейшего изучения радужного тела и воскресения.

В своей недавней речи на открытии нового семестра (сентябрь 2014 г.) в шедре (учебном центре) Ранджунг Еше в Катманду Чокьи Ньима Ринпоче поставил себе цель показать с буддийской точки зрения правомерность монашеского и созерцательного подхода к познанию св. Бернара. Конечно, Ринпоче почти ничего не знает о св. Бернаре, но он ставил эти вопросы в риторическом стиле, адаптированном к сознанию его слушателей, так же, как поступил бы св. Бернар со своими учениками в Парижском университете XII в. Естественно, я надеюсь, что христиане, мусульмане, индуисты и буддисты, которые понимают, какие вопросы поставлены на карту, смогут совместно работать над поиском истины, как