Пожалуй, крупнейшим литературным событием времён русской «гласности» на рубеже 1990‐х годов стал «Роман с кокаином» М. Агеева. Эта честь принадлежит русскому журналу «Родник» и Дмитрию Волчеку, который сопроводил роман, печатавшийся на его страницах, статьёй о «загадочном господине Агееве». Когда я пишу о «литературном открытии», я имею в виду не столько значение книги в обиходе литературоведа, сколько просто успех у интеллигентного читателя и, значит, моду. Когда «Роман с кокаином» стал доступен, он сделался модной книгой.

Версия, согласно которой эта книга может стать скрытым под псевдонимом и потому ранее неизвестным романом Владимира Набокова, – а в глазах многих именно Набоков представляет собой единственного мирового русского писателя XX века, – усиливала, но не определяла этот интерес. Для читателей это прежде всего – «роман с кокаином». М. Агеев – едва ли не первый русский писатель, который в 1934 году вынес название наркотика в заглавие своей книги, и он, безусловно, один из очень немногих русских авторов, которые привлекали внимание к этой теме. Теперь, когда можно с достаточной степенью уверенности считать, что «Роман с кокаином» – это единственная книга Марка Леви, написанная и изданная в пору жизни этого человека, которым пока что интересовались немногие в эмиграции, – воздействие очевидного псевдонима, за которым читатель обычно склоняется видеть интимный человеческий документ, не стало меньшим. Псевдоним М. Агеев на обложке книги с запретным привкусом сродни анониму. По сути дела, Марк Леви – Агеев – это такой характерный русский автор второй четверти XX века, чья книга приходит к нам из неизвестности и указывает в неизвестность: человек действительно сродни героям Набокова. Это одиночное имя и книга, которая стоит особняком в русской литературе.

Русские писатели XIX и начала XX века упоминали о наркотиках вскользь, не задерживаясь на них как на серьёзной человеческой проблеме. В литературе эпохи «серебряного века», когда интерес к странностям психики и к разным видам ухода от действительности вошёл в моду, эти упоминания становятся чаще, хотя единственное отдельное произведение, посвящённое действию наркотика, которое мне удалось найти у знаменитого автора той поры – рассказ «Путешествие в страну эфира Николая Гумилёва». Но в этом рассказе нет ни однозначного отношения к наркотикам, ни анализа «истории болезни». Я позволю себе напомнить, что в начале XX века, когда уже существовали такие смертоносные наркотики, как героин, в них не видели угрозы для общества, и они производились как лекарственные препараты. Например, ребёнку, больному спазматической астмой, могли прописать опиум, а затем перейти на лечение кокаином, потом – хлороформом. Алистер Кроули, путешествовавший в 1906 году по Китаю, вспоминал, что европейские миссионеры заставляли местных жителей принимать морфий и кокаин, чтобы избавиться от пристрастия к достаточно безобидному курению опия. Одним словом, понятие наркотик имело тогда очень общий смысл и ещё не имело такой трагической конкретности, которую оно получило уже к середине века. Соответственно, рассказ Гумилёва (хотя в молодости он и правда был, как выражались в те времена, эфиристом) имеет скорее литературное – фантастическое, а не документальное содержание. Здесь наркотик – это прежде всего сюжет, основание, чтобы сосредоточиться на ярком сновидении, которое лирическая проза поэта передаёт с такой же степенью убедительности, как саму жизнь. «Путешествие в страну эфира» представляет собою характерный пример того отношения, которое в основном имела к наркотикам европейская беллетристика XIX века. Наркотики вызывали интерес у писателей романтического склада, для которой основной заботой исследования было воображение и сновидения89. Хотя рассказ Гумилёва создан под очевидным воздействием французской литературы такого онирического склада, его место в русской словесности сразу относишь к тому направлению, которое называется гоголевским и объединяет всё то, что отличается невероятностью или сложным психологизмом. К этой же самой части русской литературы, которую возглавляют имена Гоголя и Достоевского, критики отнесут как Владимира Набокова, так и сделавшегося его невольным «соседом» автора «Романа с кокаином».

В свою очередь, именно у Гоголя находится первое заметное упоминание наркотика – опиума – в русской литературе90. Это тот эпизод из повести «Невский проспект», посвящённый грёзам героя, художника Пискарёва, в котором сегодня, благодаря новому переводу «Исповеди англичанина, употребляющего опиум», удаётся найти точные следы знакомства Гоголя со знаменитой книгой Томаса Де Квинси. Точнее сказать, опиумные сновидения Пискарёва совершенно очевидно перекликаются с наиболее красочными и «литературными» картинами подобных сновидений, которые Гоголь мог прочесть в первом русском издании «Исповеди англичанина…»: на самом деле с теми вставками, которые добавил от себя переводчик книги, вышедшей в Петербурге в 1834 году под именем популярного в то время Чарльза Мэтьюрина. Однако, если внимательно рассмотреть этот вопрос, может показаться, что впечатление, которое должна была произвести на Гоголя книга Де Квинси, значительно шире и серьёзнее, чем просто удачная находка для обычного писательского заимствования. Ведь «Исповедь англичанина…» оказала сильное воздействие и на другого автора, вошедшего в русскую литературу по его следам – на молодого Достоевского – и если простой анализ гоголевского текста может иметь проходное значение, то такое совпадение уже свидетельствует о бóльшем. В книге Де Квинси Достоевского могли привлечь, разумеется, отнюдь не достаточно скудные там описания грёз, не сами по себе грёзы. Раздвоенная личность героя, ещё более растерзанная между мучительной жизнью и жаждой немедленного счастья, – благодаря Гоголю и Достоевскому это стало сильнейшим, классическим образом в русской литературе. В этом смысле тот психологический автопортрет, который даёт в «Исповеди англичанина, употребляющего опиум» Томас Де Квинси, оказался необыкновенно близок русским авторам и, можно даже сказать, предвосхищает многие прославленные достижения их прозы. Можно, кстати, вспомнить, что восторженно принявший выход «Романа с кокаином» Дмитрий Мережковский сравнивал манеру его автора с Достоевским тридцатых годов нашего века. Однако мог ли М. Агеев, кто бы он ни был, знать «Исповедь англичанина, употребляющего опиум», ведь в том, как рассказывает историю своей жизни и зависимости от кокаина его герой Вадим Масленников, можно увидеть приблизительную параллель к скитаниям и страданиям юного Де Квинси? В том случае если это действительно Владимир Набоков, то очень соблазнительно согласиться. Тогда можно вспомнить тот портрет книжного петербургского юноши-гимназиста 1916 года, который оставил в своём романе «Козлиная песнь» сверстник Набокова Константин Вагинов. В главе «Детство и юность» неизвестного поэта он рассказывает о кафе, куда этот гимназист заходил брать кокаин, и о тех видениях, где за картинами хмурого и неприютного города чувствуются страницы «Исповеди…». Но, исключая культуру гимназиста, этот портрет достаточно типичен. Даже если Марк Леви или просто М. Агеев не был знаком с книгой Де Квинси, его роман всё равно перекликается с ней через традиции русской литературы91, и это тем более показывает, что «Исповедь англичанина, употребляющего опиум» занимает в этой литературе особое место.