В этом рассказе определённое место имеет такое соображение, что бывает общество людей, отношение которых друг к другу можно объяснить только своего рода наукой, например: толстая девица в лётной куртке здорово сбоку от себя видит сидящего у стойки В., который отсюда почему-то смахивает на Фрэнка Заппу, хотя он совершенно не похож на Фрэнка Заппу, зато на этого музыканта слегка похож мелкий человек с зелёными усами и в велосипедных гетрах (велосипед и правда стоял в углу), которого В. представляет себе за соседним столиком у окна, хотя на самом деле он там не сидит – следовательно, вот они здесь трое. С другой стороны, о подобной науке не может быть речи, если она, в свою очередь, не представляет собою отношений общества87 каких-то людей. Это обычно считается тайным обществом, поскольку его факт представляет собою загадку для всех, кроме самих участников, которые почти точно знают, насколько оно существует на самом деле. Естественно, одни из этих участников умирают, а другие его члены могут существовать только в переписке других участников; однако это совершенно не значит, что всех вместе не связывают взаимоотношения, хотя их логика может отличаться отчасти от отсутствия логики в наших отношениях с вами (прошли те времена, когда научные общества, художественные школы или поэтические академии существовали в частной жизни людей). Эмблема патафизического общества представляет собою логарифмическую спираль, насколько Фостроль представляет собою Жарри. В это самое время Фостроль со своей отвлечённой и обнажённой душой воплощался в царство неизвестного измерения.

Однако остаётся вопрос: зачем бледному человеку у окна становиться, как Аманда Лир? Это самый простой вопрос, потому что Аманда Лир – это…

I. Детство

Формирование личности ребёнка Маврика происходило на даче и в помещениях музея Эрмитаж, посвящённых античной культуре; вид этих залов с полированными стенами, в которых мюнхенский архитектор Кленце стремился создать настоящий воздух эпохи, сейчас очень напоминает ему те турецкие бани, где древние люди имели привычку встречаться и обсуждать – скажем так – произведения собственной керамики и скульптуры. Здесь маленький Маврик имел традиционное место прогулки, вершина которой включала в себя симуляцию усталости у любимой скамейки и поход с мамой в буфет. Я позволю себе напомнить, что кофе в этом буфете вплоть до последних лет коммунистического режима подавался в кофейниках: анахронизм, в котором уже постаревший и эрудированный мальчик видит выдохшуюся, как красивая жестянка из коллекции мамы, связь с ароматом так называемого Большого Тура (имеются в виду жизнь художников и дилетантов в Риме гоголевской эпохи и ещё один мюнхенский любитель Античности – король Людвиг, праздновавший там свою коронацию в кафе «Греко»). Так вот, мягкая скамейка стояла лицом к лицу с совсем небольшой чёрной головой римского божества или лешего на полке над Мавриком. Улыбка этого лесовика и выражение его чуть вздёрнутых глаз, инкрустированных яркими белками, имели ещё больше значения, чем кофейник. В это самое время maman должна была, по всей видимости, в очередной раз объяснять своему мальчику ту краеугольную истину, что обнажённые люди отличаются от раздетых и как полезно для воспитания личности общаться с ними в залах античной культуры музея… Как хороший ребёнок Маврик не возражал полностью посвятить себя подготовке ко взрослому существованию. Правда, его стремление стать взрослым отнюдь не имело в виду найти место в жизни; скорее – он хотел преодолеть эту жизнь и получить то загадочное, от чего её отделяет искусство. Маврик считал нужным вырасти, чтобы стать как бронзовые человечки или как человечки, водившие хороводы на краснофигурных сосудах. Эти существа имели для него высоту над окружающей действительностью – которая, в свою очередь, служила maman только примером отсутствия внешности, благородства, ума и т. п. …Но основную проблему противоречия между высоким бытованием бронзовых человечков и жизнью обычных посетителей и сотрудников музея ставили перед Мавриком именно те большие мраморные статуи богов и героев, которые вроде бы и должны были показывать ему образец для дальнейшего человеческого развития. Во внешности идеальных мужчин существовал аргумент, на который даже маленький мальчик со средними физическими данными мог показать значительно больше. Как будто по сравнению с грандиозными фигурами и мощными мышцами гигантов этот аргумент у них еле выглядывал и вызывал в эстетическом нутре Маврика тихую ноту жалости. Это явление, по всей видимости, и скрывало загадку, отделяющую жизнь от искусства и раздетых людей от обнажённых. Так мальчик, которой до сих пор обогащал свой кругозор жизни, впервые столкнулся с существованием так называемой художественной правды. С другой стороны, его удовольствие от собственного скрытого превосходства над произведениями древности маскировало затаённое опасение, что этот факт, скорее всего, представляет собой уродство.

Первый проблеск стыда, сделавшего физическое устройство других детей наиболее любопытным, что видел в них Маврик, был связан со страхом того, что ты можешь оказаться уродец. Это была постоянная тема для обсуждения и более или менее безобидных шуток и розыгрышей среди дачных детей и детей из общества. Например. Маленький Петя, который однажды был вынужден обнажить свою попу в присутствии Юры Ермолова, прожил в ужасе целую зиму, потому что Ермолов объяснил ему по секрету, что все люди имеют одну целую попу и что раз Петя родился с двумя, то его, когда он вырастет, обязательно заберут в Кунсткамеру, где живут все уродцы. К сожалению, пляжный сезон был достаточно далеко. От самоубийства Петю спасла исповедь перед дедушкой, который немедленно приспустил брюки, и мальчик вернулся в уверенное состояние духа (хотя у него в глубине всё-таки поселился червяк сомнения. По крайней мере, затаённый восторг взрослого Пети перед любым проявлением задницы трудно объяснить другими причинами). Самому Маврику, который однажды провёл летний сезон во враждебной ему дачной местности, где его звали по фамилии дедушки с бабушкой, испортили отношения с чужими детьми прелестные немецкие шорты с откидным передком на двух молниях. Я позволю себе напомнить, что речь идёт об условиях жизни в эпоху, когда вид обнажённого тела не был особенно распространён даже в мире взрослых, если не считать художественного музея. Вот именно у ребёнка с эстетическим воспитанием, как Маврик, опасения собственного уродства стояли выше заурядных предрассудков и были в большей степени такой формой любознательности, которую хороший тон требует связывать с некоторым самоуничижением.