пошел ты!..

– Тогда я уеду один.

– А хрен тебе с маслом.

Володька сноровисто бежит к трелевщику, достает из кабины ружье.

– Попробуешь заводить, башку снесу. Понял?

– Да понял, я понял, только не зверей.

– Я не зверею. Меня командиры достали. Я сказал, неделю моем, а после обратно.

– Нет, Арифов! Нас люди ждут… День-другой, и начнутся дожди. Сам знаешь. Ты какой-то предатель!..

Замечает перемену в лице бригадира. Видит раздутые ноздри, сжатые кулаки, следом хриплая матерщина. Отходит в сторону.

– Ладно, буторь в одного. Я поднимусь к столбам, всё засниму, зарисую в планшет.

Ему страшно, считал другом Арифова до последнего дня. А как быть? Если он подхватил золотую лихорадку, тогда с ним не справиться, он много сильнее физически, ружьем его не запугать. Разве что напоить вечером спиртом, а с похмелья какая работа?

Малявин поднимается в гору через уступы к седловине, где возвышаются гранитные столбцы, которые он собирается разрушить, чтобы добыть много тонн золотоносной руды. И думает о странной, неподвластной логическому пониманию, власти золота над человеком. Работая в газете, пытался найти связь с биоэнергетикой, биоценозом. Этот металл стал табуированным, сакральным. Сакральность прошла через тысячелетия, отражаясь в сережках и кольцах, их люди цепляли раньше и продолжают цеплять на пальцы, уши, запястья. Скапливать. Вот и Володька разом переменился, подержав в горсти кучку золотого шлиха. Заболел, как герои Джека Лондона…

Он делает эскизную зарисовку водораздела с уползающей змеей Дялтулой. Ручьи разбегаются по долине длинными галечными низинами в разные стороны. Отдельно рисует на бумаге гранитные столбцы, горный кряж, вздыбившийся здесь неожиданно среди покатых низких сопок Зейского водораздела.

Володька продолжает упорно мыть в одного, что тяжело, неудобно: надо таскать, буторить и одновременно промывать грунт. Ружье лежит в палатке под спальником с двумя заряженными стволами. Патроны Малявин выдергивает, ружье снова под спальник. Варит на костре рисовую кашу с тушенкой.

– Володька, иди ужинать.

Арифов возник из-за деревьев и молчит, что непривычно. Он стягивает мокрую от пота спецовку, резиновые сапоги. Ругается.

– Блин, кашу не можешь путёво сварить!

Арифов бурчит и смотрит с неприязнью.

– Вот отец твой настоящий председатель, а ты так себе. Хрен моржовый…

Арифов нарывается на спор, ругань. Малявин встает, идет с ведром за водой. «Спорить бессмысленно. Арифов прав, отец умел всё. Со дня на день пойдут осенние дожди, тогда отсюда не выбраться. Хорошо, что отец заставил поработать на вскрышном полигоне бульдозеристом… Но полигон – это одно, а дорога через перевал – совсем другое. Если Арифов откажется ехать, то придется оглоушить, связать, а дальше, как масть ляжет…»

– Надо немедленно возвращаться в Дипкун.

Утром Малявин проверяет привязку груза на трелевочной платформе. Оглядывается на палатку. Затем раскручивает, заводит пускач, осторожно переводит на разогрев двигателя. Самое трудное – это умелая регулировка бензинового пускача, который то моментально глохнет под нагрузкой, то ревет на пронзительной ноте, словно хочет взорваться. Но справился. Володька выскакивает наружу с перекошенным от злости лицом, вскидывает ружье.

– Глуши трактор! Командир недоделанный…

Малявин лезет в кабину. Выжимает сцепление, включает передачу, трелевщик грохочет траками по прибрежной гальке. Берет в руку монтировку. Оборачивается, смотрит.

Володька переломил ружье, заглядывает в пустые стволы.

– Стой! Погоди… – разносится по долине.

Глава 35. Прииск Удачливый

Колыма, поселок Усть-Омчуг, кладбище

К Малявину подходит мужчина в черном пальто, похожем на шинель.

– Ахметшахов просил передать искренние соболезнования. Мы делали всё, что могли… – Протягивает визитную карточку: Коледанов Илья Петрович, телефон: 27-86-35.

– Но заказчика не нашли! – Малявин старается сдержать гневный выплеск, что плохо у него получается. Коледанов настойчиво тянет в сторону от свежевырытой могилы.

– Не всё разом. Бойца по кличке Казах – он заложил взрывное устройство под крыльцо дома, – взяли в порту перед отправкой сухогруза «Липецк» в Охотск. К сожалению, убийца прожил в изоляторе одни сутки, а затем повесился на тряпичной тесемке, – так утверждает следователь из областной прокуратуры.

– Но это же лажа…

– Не горячись. Мы перепроверяем, продолжаем работать по озоевцам.

– Наслышан, что нашли тайник с золотом.

– Да. Сто сорок килограммов изъяли. В изолятор отправили троих… Будет наезд Озоева – немедленно звоните. Помогу непременно.

Малявин кивает, прячет визитку в карман. К могиле подходят все новые и новые люди.

Гроб с телом Аркадия Федоровича Цукана опускают в могилу. Люди двигаются вереницей. Бросают комья земли. В торце могилы на коленях заплаканная Мария Осипова.

Подходит кладбищенский землекоп.

– Нам бы за работу.

Малявин подает несколько купюр. Поднимает с земли Марию Осипову. Они идут с кладбища на поминки. Следом тянутся старатели и много-много людей, которых Иван видит впервые, но которые пришли в этот холодный осенний день проститься с Цуканом. В поселковой столовой за длинным столом знакомые и незнакомые продолжают выражать соболезнования, а ему надо терпеть, чтобы не завыть по-бабьи в голос.

После смерти отца Колыма стала чужой для Ивана Малявина. Родилась ненависть – злая, какой он не знал за собой, – к слащевым, озоевым, калитовым. Особенно к московско-ингушскому отряду, из-за которого рухнуло отлаженное старательское производство, возникли тяготы с переездом в Амурскую область, больше похожим на бегство.

После выпитой водки пошли разговоры, что озоевцев крепко потрепали бойцы Кнехта в перестрелке на трассе под Сусуманом. Кого-то отловили сотрудники ФСБ. Говорили про изъятый схрон с аффинажным золотом. Он подорвал нелегальный бизнес Озоева, но не нанес смертельного урона. Динамит убеждал, что Кахир Баграев с остатками банды затаился где-то под Магаданом в поселке Стекольный. С ним спорил привычно Гуськов: «Бандиты прячутся здесь, в Теньке, под прикрытием милиции».

Иван Малявин насел въедливо на Шулякова, прилетевшего на похороны отца.

– Как же так! Колыма – это сотни тонн золота во время войны! На золото Колымы покупали зерно, кормили страну при Хрущеве. Золотом Колымы латали дыры перестройки… И вдруг не нужна. Превратилась в зону бедствия. Почему?

– Я не знаю.

– Но ведь вы сломали через колено страну! Вы…

– Не сходи с ума. У тебя есть богатое месторождение. Трудись во благо людей и себя самого.

– Месторождение есть, но душа-то болит. Болит по отцу, которого я не понимал… И любимая женщина меня не понимает.

Водка делает разговор откровенным. Шуляков резко сдвигает в сторону тарелку с гуляшом, отвечает:

– Что ты разнылся! Меня сын не понимает. Ушел под бандитов. А жена так и вовсе… – Умолкает. Ищет глазами бутылку. Наливает в стаканы. – Рад бы помочь, да самому иной раз так херово… Ныне деньги появились большие, а толку-то. Эх, Ванька, Ванька!

Они не замечают, как пристально смотрит на них Мария Осипова, словно хочет сказать: ваше горе-то –