только музыка и различного рода выставки предназначались для утверждения культурных «немецких» ценностей, балет также играл в этом большую роль. Русский эмигрант, великий артист балета С. Лифарь (1904–1986), участник «Русских сезонов» Дягилева, эмигрировавший во Францию в 1923 г., в период немецкой оккупации создал сразу две неоклассические театральные постановки: балет «Иоанн Царисский» на музыку немецкого композитора Вернера Эка и балет «Примеры животных» на музыку крупнейшего французского композитора XX века Франсиса Муленка. «Парижский вестник» особое внимание уделил постановке «Иоанн Царисский», поскольку впервые на сцене Парижской Национальной Оперы ставился балет современного немецкого композитора в сотрудничестве с французским художником Брайером. Авторы статьи «Нео-классический балет «Joan von Zarissa» в Парижской Опере» назвали подобное сотрудничество «признаком нового живого общения между нациями и исканиями художественных путей нарождающейся новой Европы»[1138].

Живопись также свидетельствовала о культурном взаимодействии, инициированном политикой немецких оккупационных властей. Бельгийский художник Эмиль Баэс (1879–1953), снискавший известность в нацистских кругах благодаря удачно выполненному портрету Муссолини, который получил высокую оценку лидера итальянского фашизма, несколько раз появляется на странницах «Парижского вестника». Газета повествует о том, что кисти этого художника принадлежит портрет короля Бельгии Альберта I, который в годы оккупации хранился в музее Дома Инвалидов в Париже[1139]. Имя Э. Баэса ещё дважды упоминалось, когда речь шла о его личной выставке в «Галери Руайаль» в декабре 1942 г.[1140]и после показа его работ, который художник устроил в феврале 1943 г. в присутствии немецкой, французской и иностранной прессы. Редакция «Парижского вестника» постаралась сделать бельгийского художника ближе русским эмигрантам с помощью упоминания нескольких фактов его биографии: во-первых, Баэс уже долго жил в Париже и был вхож в различные светские, в том числе и эмигрантские круги; во-вторых, имел жену русского происхождения[1141].

Культурное влияние оккупантов не ограничивалось лишь искусством: образование также подверглось переменам. Немецкие оккупационные власти проводили политику «огерманивания» французского общества. Помимо многочисленных объявлений о курсах немецкого языка они создали и иной способ взаимодействия с завоеванным населением и его адаптации к оккупационному режиму: новые нацистские образовательные структуры – немецкие институты – были призваны научить читать и писать французов по-немецки в кратчайшие сроки. Всего в Европе, по данным «Парижского вестника», к сентябрю 1942 г. в немецких институтах обучались около 200 тыс. человек[1142]. Во Франции к началу осени 1942 г. они функционировали во многих городах как оккупированной, так и «свободной зоны»: Бордо, Нанте, Оранже, Нанте, Пуатье, Дижоне, Безансоне, Биаррице, Ницце.

В созданных немцами парижских институтах числились 16 000 студентов, среди них русские составляли приблизительно 5 %. Газета «Парижский вестник» с преувеличенным восторгом описывала эти образовательные заведения: «В Париже 2 немецких института. Оба находятся в великолепных зданиях, занятия происходят в больших, светлых классах, хорошо проветренных, выходящих в тенистый зеленый сад. В каждом институте есть читальня, где желающие почитать находят все новинки литературы, все газеты, все последние журналы»[1143]. Новизна преподавательского метода, предложенного в немецких институтах, заключалась в том, что обучаемому с первого занятия запрещали говорить на родном языке: предполагалось, что это даст ему возможность быстро научиться объясняться и даже думать по-немецки. Чтобы расположить русских эмигрантов к обучению их детей в немецких институтах, в газете подчеркивалось, что их главный директор во Франции г-н Клес «очень хорошо относится к русским. Во всех учреждениях немецких институтов в администрации служит множество русских. А директор – лектор Парижского института, доктор Гюнтер, изучает русский язык»[1144]. Однако говорить о том, что обучение на немецком языке было обязательным и уничтожались другие – французские образовательные институты, не приходится. Как видно из статистики, приведенной в газете, лишь небольшой сегмент молодёжи парижского общества проходил обучение в немецких образовательных структурах. Помимо них оккупационные власти предоставляли эмигрантам из России возможность изучать немецкий язык в рамках Русской школы Императора Николая II, иначе называемой кадетским корпусом в Версале[1145], или в Русской гимназии в районе Отэй под Парижем[1146].

Немецкое влияние наблюдалось и в организации социальной сферы. Большую роль в годы оккупации Франции сыграла так называемая «Зимняя помощь» (Winterhilfswerk). Отечественный историк К. Залесский определяет ее как благотворительную программу, разработанную под руководством Национал-социалистической немецкой рабочей партии. Программа «Зимней помощи» существовала в Третьем рейхе с 13 сентября 1933 и проводилась ежегодно вплоть до 1945 г. Изначально её задача заключалась в «разгрузке» государственной системы помощи безработным, а также «укреплении чувства национальной общности»[1147]. В рамках программы по всей стране организовывался сбор теплых вещей, пожертвований, отчислений от зарплаты, благотворительное участие в общественных работах. В то же время помощь «расово чуждым элементам», лицам, находящимся в местах заключения, а также престарелым и недееспособным в Германии исключалась[1148].

Русские эмигранты во Франции приняли нацистскую программу благотворительности и активно жертвовали на нужды своих соотечественников. Как свидетельствует «Парижский вестник», первый сбор «Зимней помощи» произошел осенью 1941 г. в Париже по инициативе Комитета взаимопомощи русской эмиграции[1149]. После создания Управления делами русских эмигрантов во Франции именно оно занималось вопросами «Зимней помощи». Управление ведало как сбором пожертвований, так и их распределением в среде русских эмигрантов. Программа была направлена на облегчение участи «инвалидов, одиноких стариков, больных, детей и пострадавших от бомбардировок»[1150], что отличало её от изначального немецкого варианта.

Необходимость взаимопомощи в среде русских эмигрантов во Франции, согласно газете, возникла из-за того, что «приток денежных средств в кассы организаций инвалидов в июне 1940 г. совершенно прекратился»: правительственные учреждения, отпускавшие денежные средства этим организациям, или вовсе прекратили свое существование, или приостановили выдачу денег; «сравнительно небольшое число русских благотворителей, сами попав в затруднительное положение, почти прекратили свою поддержку, иностранные благотворители отпали уже с самого начала войны, а вся масса жертвенной русской эмиграции, потеряв работу, естественно уже ничем не могла помочь своим обездоленным братьям-инвалидам»[1151]. Инвалиды войны с приходом оккупантов полностью лишились тех правительственных субсидий, которые и ранее далеко не удовлетворяли их потребности. По всей Франции закрывались дома инвалидов и приюты, уже летом 1942 г. «Парижский вестник» признавал: настали «самые чёрные дни для существования наших инвалидов»[1152], и надеяться можно только на добровольную помощь соотечественников-эмигрантов, «зарубежных россиян», русской колонии во Франции.

По утверждению издателей «Вестника», «характер теперешней жизни в Париже, если вглядеться, очень напоминает наш 17-й год: с революционерами, контрреволюционерами, спекулянтами, саботажниками и только, к счастью, без чрезвычайной комиссии»[1153]. Подобные оценки не только позволяют сделать вывод, что газета недостаточно тщательно подвергалась цензуре оккупационных властей, но и показывают непростое бытовое положение русской эмиграции и сложную социально-политическую обстановку во Франции в годы немецкой оккупации.

К зиме 1943 г.