– Оса выйдет в полуфинал, и, пока получается, существует двадцатипятипроцентная вероятность, что один из нас встретится с ними…

– Двадцатипятипроцентная вероятность, что я с ними встречусь!

– Вот… вот и я о чем. Тем не менее, – продолжил Хадит, – вы думаете, что победите нас сейчас, потеряете еще больше людей и сможете одержать верх над Окаром? Нет, Маюмбу. Ваш путь окончится здесь, на этом поле. Завтрашний день будет просто формальностью…

– Это мы посмотрим!

– Если только… – Хадит изобразил свою лучшую ухмылку.

Маюмбу облизнул губы, готовый отдать приказ об атаке.

– Если только что?

– Если только мы не найдем иной выход.

– Какой выход, глупец?

– Зачем рисковать всеми нашими людьми? Зачем рисковать нашими шансами на полуфинал? Зачем вообще рисковать? Вот мое предложение, инколели Опейеми: мы, как предводители наших Чешуев, поклянемся перед умквондиси, Одаренными и публикой, что устроим поединок на победу. Потом Чешуй проигравшего, все до последнего воина, попросит Богиньей милости, предоставив Чешую победившего выйти на завтрашний бой с уцелевшими людьми. Этим поединком мы дадим себе истинный шанс на победу перед королевой и страной.

Маюмбу сделал вдох. Только с этим вдохом он уловил суть предложения. Он попался на крюк Хадита – и Тау знал, что Маюмбу уже представлял себя перед королевой Циорой в последний день Сечи.

– И я сражусь с тобой за победу? – спросил Маюмбу, превратив глаза в щелочки.

Хадит фыркнул.

– Нет. При таком раскладе мне можно было бы уже сейчас просить пощады. Мы выставим лучшего из нас, а вы – лучшего из вас.

Маюмбу усмехнулся.

– Ты имеешь в виду – того чудака с двумя мечами против меня.

– Возможно. Я выбираю одного, вы выбираете одного. Это необязательно должны быть вы, инколели. Если не верите, что победите, выставьте другого. – Хадит широко развел руки. – Это мое предложение.

Маюмбу указал на Тау.

– Думаешь, твой кудливе побьет меня? – Он рассмеялся. – Дайте ему хоть три меча, я все равно убью его.

И все. У Хадита получилось. Тау наблюдал, как тот поворачивается к толпе.

– Вы слышали мое предложение. И слышали, как Великий Вельможа и инколели, Маюмбу из Чешуя Оджолапе, заявил, что сможет победить нашего лучшего посвященного один на один. Это будет поединок до мольбы о милости или до смерти, и проигравший примет исход и сдаст бой. Женщины и мужчины полуострова, вы даете нам свое благословение?

Толпа ответила одобрительным громом десятка тысяч голосов, угрожавших обрушить гору всем на головы.

Нужно было отдать должное выдержке Маюмбу. Тау видел: инколели понимал, в какую ловушку вступает. Особенно впечатляло то, как быстро Маюмбу приспособился к реальности, приняв новый путь, возникший там, где прежде его не было.

Маюмбу осторожно шагнул на этот путь, оценивая его возможности.

– Это допустимо? – крикнул он группе умквондиси, следивших за поединком. Те сгрудились, посовещались, и главный, мускулистый, жилистый умквондиси, ответил Маюмбу кивком.

Накануне вечером, когда Джавьед обрисовал план Хадита, он пояснил, что правила Сечи это не запрещали. И если Маюмбу примет условия, то все получится. И конечно, также объяснил Джавьед, поражение в поединке никоим образом не связывало остальную часть Чешуя никакими обязательствами.

Чешуй Оджолапе мог все равно атаковать, разбить Ихаше и пройти дальше. Но скорее всего, они об этом не знали. А если и знали, то в случае поражения их инколели честь заставит их сдержать обещание и сдать бой.

Это был хороший, простой план. Хадит сделал свое дело. Теперь была очередь Тау.

– Чешуй Джавьеда призывает Тау Соларина, Мирянина из Керема, Меньшего из Избранных, – объявил Хадит, воздев обе руки в воздух, точно жрец, произносивший священное оглашение. Тау вынул мечи и встал рядом с Хадитом. Утесы наблюдали в безмолвии.

В сотне шагов впереди предводители отряда Маюмбу пытались взять слово, возможно, прося выставить другого воина или предлагая свой совет. Но что бы они ни советовали, Тау их не слышал, а Маюмбу не слушал. Он был в бешенстве. Опять же: план Хадита работал.

Объявив Тау и как Мирянина, и как Меньшего, он подначивал Маюмбу, давая зрителям понять: исход поединка столь же очевиден, как восход солнца. Великий Вельможа в поединке с Мирянином? Что за нелепица, что за номер!

На Маюмбу давил груз чести – он сражался от имени своего Чешуя, цитадели и касты Вельмож. Если он не разобьет Тау в пух и прах, поединок будет провален.

– Ну давай, Мирянин из Керема, – проговорил Маюмбу, вынув меч, выставив щит и двинувшись навстречу. – Давай с этим покончим и избавимся от зловония Меньших, удалив их с этой Сечи.

Тау ничего не ответил. Только покрутил мечами, расслабляя запястья, и пустился рысцой вперед. Маюмбу оскалился и тоже побежал, выкрикнув вельможий боевой клич:

– Да прольется кровь!

Утесы нарушили молчание, и по всему склону эхом разнеслись кровожадные крики женщин и мужчин. Тау представил, какое, должно быть, недоумение в этот момент испытывали воины изолированных Чешуев. Тогда он сосредоточился: пора было браться за дело.

Маюмбу, более крупный, с более длинным мечом, первым подошел на расстояние удара и грозно замахнулся Тау в шею. Его меч, двигаясь быстрее, чем мог проследить неподготовленный глаз, с пронзительным свистом рассек воздух. Тау отклонился, а потом подскочил и ударил рукоятью меча сильной руки Маюмбу в запястье, сломав его. Затем, используя инерцию, свою и противника, он вонзил притупленное острие своего клинка в кожаную броню, закрывавшую живот Маюмбу. Удар пришелся в цель: Тау попал в промежуток между двумя бронзовыми пластинами, проткнув дорогую звериную шкуру, тельник под ней и живот Маюмбу.

Маюмбу был крепок. От столкновения Тау отбросило на шаг, и не прошло дыхания, как они крепко сцепились.

Маюмбу, возвышаясь над Тау, схватил его за шею и ударил рукой, в которой держал меч, Тау по спине. Тау смотрел ему в лицо. Он ждал момента, когда Маюмбу поймет, что бой окончен.

Это случилось сразу после того, как Маюмбу коснулся лопатки Тау сломанным запястьем. Сразу после того, как он попытался сделать вдох и почувствовал боль от бронзы, вошедшей ему в живот на две пяди. Тогда Маюмбу понял, что ему конец. Тогда он закричал, переполняемый болью, которая уносила его далеко оттуда.

Тау убрал руку Вельможи со своей шеи и отступил. Его клинок освободился в тот же момент, выскользнув из Маюмбу с таким звуком, будто из грязи вытащили палку. Маюмбу упал на колени, задыхаясь и выпучив глаза.

Его охватил страх. Тау видел это в его глазах и, хотя это нельзя было счесть милосердием, избавил его от страха. Он ударил краем своего тупого клинка Маюмбу по голове, оставив вмятину на шлеме над виском и повалив обмякшего противника на траву.