В своих мемуарах Берта описывает этот визит. Альфред Нобель встретил ее в Париже у поезда и отвез в Гранд-отель на бульваре Капуцинок, где не раз останавливался сам. Вскоре она переедет в собственную комнату на авеню Малакофф, заверил ее Нобель, как только комната будет приведена в порядок.

Берта вспоминает, что он произвел на нее очень благоприятное впечатление. Она представляла себе пожилого седовласого господина и была приятно удивлена, что изобретатель динамита оказался человеком молодым (42 года). По памяти она описывает Альфреда Нобеля, с которым общалась той осенью, как мужчину чуть ниже среднего роста, с темной бородой и «чертами лица не красивыми, но и не отталкивающими». Он казался стеснительным и «производил несколько мрачное впечатление, которое, однако, смягчали его голубые глаза»41.

Берта Кински пожелала немного отдохнуть в номере отеля, и Альфред вернулся за ней несколько часов спустя. Он угостил ее обедом в ресторане отеля, а затем прокатил по Парижу в своем экипаже. Проехав по Елисейским Полям, Берта увидела также свою предполагаемую комнату на авеню Малакофф. После долгой переписки Альфред Нобель не казался ей чужим. Вскоре между ними завязалась оживленная беседа, как пишет она в своих мемуарах. Они продолжали общаться по нескольку часов в день. Временами он даже заставлял ее забыть о сердечных делах.

В те немногие дни Альфред даже показал Берте Кински свое длинное стихотворение «Загадка», жест доверия, совершенно ни с чем не вяжущийся, если в его планы входило обзавестись секретаршей. «Мыслитель, поэт!» – размышляла Берта, находясь под глубоким впечатлением от живого ума Альфреда Нобеля. «Альфред умел разговаривать, рассказывать и философствовать столь ярко, что интеллектуальная беседа полностью поглощала слушателя»42.

Но в номере отеля, в одиночестве она снова и снова заливалась слезами. Страдая от душевных мук, Берта без конца писала письма Артуру в Вену – и получала в ответ такой же поток писем.

Однажды Альфред набрался смелости и задал вопрос, тоже немного странный и даже дерзкий для стеснительного мужчины, искавшего по объявлению секретаршу или экономку: «Ваше сердце свободно?»

Тут Берта не выдержала и рассказала ему всю историю. Альфред пытался утешить ее как мог. Он похвалил ее мужественный поступок и посоветовал прервать всяческие контакты с Артуром фон Зутнером. Он считал, что ей нужно время, чтобы прийти в себя.

«Новая жизнь, новые впечатления, и вы оба позабудете; он, возможно, еще скорее, чем Вы», – сказал Альфред, по воспоминаниям Берты.

Но все вышло совсем не так. Примерно через неделю Альфред уехал в деловую поездку. Телеграмма из Вены решила дело. Артур фон Зутнер писал, что понял: без Берты он жить не может. Она бы солгала, если бы сказала, что с ней дело обстоит по-другому. Берта Кински сорвалась с места, написав письмо Альфреду Нобелю, и покинула Париж, не дожидаясь его возвращения43.

Полгода спустя Берта и Артур тайно обвенчались и уехали на Кавказ.

На то Рождество Людвиг, как обычно, пытался заманить Альфреда в Санкт-Петербург. Людвиг писал, что не настаивал на визите в Санкт-Петербург все то время, пока Альфред жил в конуре и посвящал каждый час лишь тому, чтобы как-то выжить в финансовом плане. Но теперь, когда Альфред встал на ноги, он ведь может позволить себе немного покоя и «одновременно подарить мне и моим близким радость иметь тебя какое-то время в своем распоряжении. Кроме того, мне было бы приятно показать тебе, как я живу и как чудесно, когда дом полон народа и детей».

Словно бы Альфред сам этого не понимал…

Людвиг снова упоминал «венское объявление» и говорил, что и в Санкт-Петербурге есть женщины, которые с удовольствием взяли бы на себя заботы о его доме, особенно «услышав, что для этого необходимы образование, знание языков и таланты, а молодость и красота не главное».

Ответ Альфреда не сохранился, однако несколько дней спустя Людвиг пишет вновь и комментирует «печаль безрадостного Рождества», о которой упоминает брат. «Она болью отдается в моем сердце, когда я понимаю, как счастлив с выводком детей вокруг меня, – и все спрашивают, когда я рассказываю, что бедный дядя Альфред сидит один: “почему он не приедет к нам? Почему не празднует Рождество с нами?” Я ничего не могу ответить, потому что в душе надеюсь вот-вот получить весточку, что ты направляешься сюда».

Людвиг говорит, что его дети выстроились бы в очередь пошалить с дядей Альфредом, когда тот приедет. Дети разучивают в четыре руки какой-то сюрприз к рождественскому концерту, «их глаза загораются при мысли о предстоящем празднике», рассказывает Людвиг и снова не может сдержать теплых чувств к брату: «Сейчас, когда я знаю, что ты сидишь в своем доме и никакие тревожные дела не должны занимать твои мысли, мне больно думать о том, что ты одинешенек, без заботливых рук или приветливого взгляда».

Но на Рождество Альфред остался в Париже. Один. В подарок детям Людвига он послал механическую игрушку – влюбленную парочку, которая начинала танцевать, если завести пружину44.

После внезапного отъезда Берты Кински Альфред с головой ушел в работу. Теперь он мог выделить больше времени на то, что доставляло ему удовольствие. В его жизни было множество мучительных обязательных дел, как, например, разъезды по разным странам с целью поддержать производящие динамит заводы, обсудить дела, проверить бухгалтерские книги. Такие занятия Альфред считал скучными. Он чувствовал себя взаперти, уставал и легко раздражался, когда подобные обязанности отнимали время от того, чем ему по-настоящему нравилось заниматься – вести мир вперед с помощью новых изобретений или совершенствовать старые, вынашивать свежие идеи и терять голову от любопытства и нетерпеливого желания проверить их на практике.

Сейчас его мысли занимала одна многообещающая идея. Над ней он работал уже довольно давно. Дело в том, что некоторые директора рудников продолжали жаловаться, дескать, динамит куда слабее, чем прежняя взрывчатая смесь. Такую цену пришлось заплатить за то, чтобы иметь более безопасную продукцию. Когда нитроглицерин впитывался в пористый песок (кизельгур), его мощность уменьшалась.

Однако существовали и взрывчатые вещества с пористой консистенцией, ружейный хлопок например. А что, если заменить песок ружейным хлопком? Усилится ли эффект? На бумаге все выглядело неплохо, но, когда Альфред совместно с недавно принятым на работу химиком Жоржем Ференбахом начал проводить опыты, все пошло не так. Ружейный хлопок очень слабо впитывал нитроглицерин.

Однажды Альфред порезал палец. Он поступил как обычно, нанес на палец коллодий, своего рода жидкий пластырь, покрывший рану пленкой. Ночью он проснулся от боли и еще раз помазал палец коллодием. Тут его озарило: ведь коллодий состоит из нитроцеллюлозы, растворенной в смеси эфира и спирта. Сон как рукой сняло. Он помчался в свою домашнюю лабораторию, достал стеклянный сосуд, налил в него коллодий и попытался добавить немного нитроглицерина. Когда утром пришел Ференбах, Альфред мог представить ему свое новое изобретение: гремучий студень1.