Предстояло еще много напряженного труда, пока будут найдены верные пропорции, однако вскоре Альфред сможет послать образец новой, похожей на резину, массы в письме Людвигу в Санкт-Петербург. Способ транспортировки оказался не самым продуманным, ибо бумага промокла насквозь, и Людвиг успел облизать маслянистые пальцы, прежде чем сообразил, о чем речь, и в панике побежал мыть руки.

Через пару месяцев, в начале 1876 года, Альфред уверился в своей правоте. Он действительно создал новое взрывчатое вещество, которое «выдержит конкуренцию с любым ныне известным средством». Вскоре после этого он получил первый патент на гремучий студень (который часто по привычке называли динамитом). Новинку точно следует называть нобелитом, советовал Людвиг, радуясь этой новости. Уже несколько лет он пытался помочь брату получить разрешение на строительство завода по производству динамита в России. Задача оказалась не из легких. И хотя Альфред частенько утверждал обратное, российская бюрократия оказалась куда инертнее французской2.

Творческие импульсы появлялись теперь у Альфреда в самых разных мыслимых областях, и не только относительно взрывчатых веществ. В Германии он запатентовал способ консервирования мяса (путем «добавления химикалиев в кровь живых животных»), а во Франции – «автоматический тормозной аппарат» для поездов. Когда Роберт рассказал о блестящих перспективах нефтяного рынка в Баку, Альфред тут же начал набрасывать «нефтяную машину», о которой Людвиг с энтузиазмом воскликнул, что на такой он хотел бы не просто прокатиться, а быть «и машинистом, и извозчиком»3.

Размах творчества наводит на мысли о папе Иммануиле, впрочем, желание объять все сразу стало приметой времени. Эйфория естественно-научного и технического прогресса охватила не только тех, кто считал себя ученым. Недостаток образования не считался преградой, а инженерами называли себя все – с дипломом или без.

К примеру, 29-летний американец Александр Грэхем Белл работал учителем в школе для глухих, хотя сам никогда в школе не учился. Более всего на свете он обожал экспериментировать со звуком. В феврале 1876 года Белл запатентовал аппарат, способный передавать на расстояние звук, а не только щелчки, как телеграф. Свое изобретение он назвал телефоном. А Томас Алва Эдисон, который несколько лет спустя подарил миру устойчиво работающую лампочку накаливания, и вовсе был самоучкой и дерзким новатором в телеграфной индустрии, имеющим за плечами лишь несколько месяцев школьного обучения. Говорят, что сам Эдисон настолько мало понимал в электричестве, что не мог внятно объяснить, что же происходило в светящейся проволоке4.

Другие имели формальные заслуги, однако свободно переходили из одной научной области в другую. Например, Луи Пастер считался по образованию химиком, однако между делом совершил революции в медицинских исследованиях – к большой досаде многих медиков.

Назвать себя ученым Альфред Нобель не мог. Однако это не мешало ему болеть душой за серьезные научные исследования и восхищаться гениями прошлого, указавшими верный путь. «Великий Ньютон! Кто сумел добиться / Прав на бессмертье более его?!» – восхвалял он великого физика в одной из своих поэм тех времен. «Воспеть твой гений, Ньютон, мир стремится, / Не осознав наследья твоего»5.

Однажды к нему обратился его друг, полярный исследователь Адольф Эрик Нурденшёльд, искавший средства, чтобы воздвигнуть памятник великому шведскому химику Карлу фон Шееле. Нурденшёльд был одним из тех, кто поддержал Альфреда Нобеля в его исследованиях середины 1860-х, когда эксперименты с взрывчатой смесью вызвали серьезные осложнения. Кроме того, два друга вели кое-какие совместные дела. С тех пор полярный исследователь осуществил несколько весьма успешных экспедиций, в том числе на Шпицберген. К нему пришла международная слава.

Альфред очень хотел почтить память Карла фон Шееле, умершего несколькими годами ранее.

«Брат мой! – откликнулся он. – Среди крупнейших шведских научных имен я с детства ставил Шееле рядом с Линнеем… Хвала вам всем, кто заботится об увековечении памяти великого мыслителя»6.

Братьям Альфреда тоже был хорошо знаком пыл первооткрывателя. Роберт Нобель закончил свой второй долгий визит в Баку и вернулся в Санкт-Петербург с хорошими новостями. Само место его не очень вдохновляло. Баку представлял собой открытое всем ветрам захолустье у Каспийского моря, где проживала пестрая смесь персов, армян и татар, с которыми Роберту трудно было общаться. Город считался живым перекрестком между востоком и западом, однако в облаках пыли невозможно было разглядеть ни растительность, ни влияние западного мира. Зато от нефти у Роберта загорелись глаза.

Десятью годами ранее он взялся за проект по продаже лампового масла в Финляндии, проект этот не принес тогда доходов, однако снабдил его некоторыми знаниями в области очистки нефти. Роберт сразу обратил внимание, как примитивно работали в Баку. Несомненно, знаменитая «бакинская грязь» могла стать чем-то великим и приносить прибыль, если только добывать ее более современными методами и лучше очищать, так он рассуждал, покупая свой завод по переработке нефти. Теперь же Роберт начал доказывать свою компетентность в этом вопросе. Нефть, очищенная на его заводе, обладала свойствами, превосходящими нефть конкурентов в разы. Роберт Нобель заявил о себе как «самый компетентный нефтепереработчик в Баку», пишет Дэниел Ергин в своей книге об истории нефти «Добыча».

Рафинированная нефть Нобеля вскоре положит конец широкому импорту американского керосина для ламп в темной по-зимнему России. В те времена на мировом рынке нефть фигурировала почти исключительно как сырье для керосиновых ламп. Тогда человечество делало лишь первые шаги в эпоху ископаемого топлива, которая в XXI веке привела к климатическому кризису7.

По опыту Людвиг знал, что бизнес-идеи Роберта надо воспринимать с осторожностью, но на этот раз он отреагировал совсем не так сдержанно, особенно когда Роберт рассказал, что нашел отличную собственную нефть. В канун нового, 1875 года Людвиг писал Альфреду:

«Я всегда думаю, что мы, то есть ты и я, должны бы вместе поехать туда и посмотреть, не можем ли мы каким-то образом помочь ему. Нам-то удалось обрести независимость, и наш долг помочь Роберту добиться того же. Посему подумай о поездке в Баку»8.

Немалую часть года Людвиг будет размышлять над тем, как доставлять нефть Роберта в Центральную Россию. Ребром встала и проблема финансирования, требовалось раздобыть пару миллионов рублей, чтобы запустить нефтяное производство. Может быть, Альфред знает каких-нибудь иностранных капиталистов? «Впрочем, в мои намерения не входит нагружать тебя вопросом добывания денег», – писал он Альфреду9.

В тот год Людвиг дважды ездил на Кавказ, но младшего брата он так и не сумел вытащить с собой. Людвига это огорчало. «Ты что, поклялся никогда больше не возвращаться в Россию?» – в отчаянии спрашивает он Альфреда10.

Нежелание Альфреда посетить Санкт-Петербург стало для братьев болезненной темой. Людвигу трудно было пережить тот факт, что брат возвращался в город детства только один раз, и то наспех, похоже, спонтанно, в тот момент, когда сам Людвиг был в отъезде11. Людвиг без конца бередил рану, словно пытаясь найти объяснение, которое бы его устроило. Сам он навещал Альфреда не меньше одного раза в год с тех пор, как брат обзавелся собственным домом в Париже. Похоже, Людвиг считал, что отсутствие ответных визитов объясняется тяжелыми воспоминаниями. Он просил брата доставить ему счастье «предложить тебе веселые и счастливые дни в Петербурге, в том городе, который… принес так много горечи в те последние годы, проведенные тобой здесь»12.