– Может быть, вы в курсе, что она – студентка химбиофака нашегоуниверситета? Она рассказала, что примерно полтора месяца назад, то есть,получается, незадолго до своей смерти, Алексей Александрович обратился к ней спросьбой… Он специализировался по токсикологии, однако, несмотря на это, счелнеобходимым попросить у Людмилы кое-какие справочники. Точнее, не у нее самой.Она учится на одном курсе с неким Шуриком Осташко, а его отец – серьезныйавторитет в области токсикологии в нашем городе. Потом, однако, оказалось, чтодело не в справочниках. Алексей Александрович хотел встретиться с самимОсташко-старшим и просил Людмилу как-то посодействовать этой встрече черезШурика. Однако буквально на следующий день произошло то кошмарное убийство.Людмила даже не успела поговорить с Шуриком. Она и не вспомнила бы о разговорес Алексеем Александровичем, если бы не одна фамилия, которая случайнопрозвучала в нашем с ней разговоре.

– Какая фамилия?

– Дарзина. Вам эта фамилия что-нибудь говорит?

– Абсолютно ничего.

– А название такого вещества, как дарзин?

– Нет… Хотя я вспомнила! Именно это название было упомянутов одной газетной заметке… Речь шла о парне, который чуть не замерз в Щелковскомлесу. Там и про Алешу говорилось, поскольку именно он тогда работал на«Скорой», которая его забирала, того парня… Но тогда в первый и последний раз яслышала это слово.

– Значит, о Ларисе Дарзиной вы ничего не знаете?

– Совершенно точно. С другой стороны, вы поймите, мы сАлешей всего два года вместе прожили. Я знаю толькотех его знакомых, которые кэтому периоду его жизни относятся. Он же на десять лет старше меня… был, у негобыла другая жизнь без меня. Мы с ним познакомились, когда он уже на «Скорой»работал, а раньше-то… он и в Афгане служил, вы слышали, может быть? Он работали в вытрезвителе, и в психбольнице, а мединститут заканчивал уже фельдшером на«Скорой». То есть он знал массу людей, мы когда в компаниях бывали, он такоемог рассказать, что народ просто под столы падал от смеха. Он вообще былхороший рассказчик. И повидал много. Он знал и очень печальные истории, не длявеселой компании, потому что там после таких все рыдать будут, всякое весельенасмарку пойдет. Я ему иногда говорила: почему ты не записываешь это? Мог бытакую книгу сочинить, вроде как у Булгакова, «Записки земского врача», или уВересаева, к примеру. Зачитывались бы все! А он смеялся и объяснял, что толькорассказывает хорошо, а писать начнет – и все слова куда-то расползаются. Ижалел об этом, конечно. Потому что у него на глазах и целые детективыразворачивались, и настоящие любовные романы.

– В смысле, между больными?

– Любовные-то? Ну да, люди же везде хотят быть счастливыми.Больные – они ведь те же дети, Алеша так говорил, у них чувстванепосредственные, как у малолеток. Они ничего не скрывают, у них ревность,страсть – все просто, откровенно выражается. Но, между прочим, Алексей никогдане рассказывал об отношениях пациентов между собой. Не мог над этим смеяться…Он их жалел очень, психов, я хочу сказать, психически ущербных, он поэтому иушел из той больницы, что очень уж близко к сердцу все это принимал, а там надобыло такую броню на себя надеть!

– Вы чуть раньше слово одно сказали – детективы. Детективпредполагает преступление… Я вот подумал – может быть, ваш муж стал в своевремя свидетелем какого-то такого преступления? И через много лет… выпонимаете?..

* * *

– Эй-эй! – слышу веселый голос, и потом кто-то тихонькотормошит меня: – Не спи, замерзнешь!

Открываю глаза, чувствуя, что мне и в самом деле холодно.Почему-то болит левый бок. И вообще я какая-то согнутая.

Выпрямляюсь. И с трудом начинаю соображать, что уснула назаднем сиденье Валентининой «Волги». Помню, как мы собрались, заперли квартиру,с предосторожностями дошли до гаража – а вдруг где-нибудь подстерегает чокнутаяДарзина?! – Валентина вывела «Волгу», мы сели, я еще немного поудивлялась еемастерству водителя, потом попыталась сосредоточиться на своих размышлениях – ивсе, больше ничего не помню.

– Что, я всю дорогу спала? – бормочу не своим голосом,потирая онемевшую левую щеку.

Ага, я спала, значит, на ноутбуке. В смысле, на егоребристой сумке. И теперь текстура ткани отпечаталась на моей щеке. И все лицомое, конечно, перетекло на левую сторону.

Жуть, надо полагать. В зеркало лучше не смотреть, я и таксебя очень живо воображаю.

– Спала! Как убитая! – жизнерадостно хохочет Валентина.

Меня начинает знобить. Не знаю, от этой милой обмолвки илипросто со сна.

С трудом выбираюсь из автомобиля. Волшебной силой сновиденийя перенеслась неведомо куда, на какую-то поляну, посреди которой стоитхорошенькая деревенская избушка. Неподалеку железные ворота, чуть поодаль, закустами, ряды разнокалиберных дачных домиков. Впрочем, сумерки сгустилисьнастолько, что видны только ближние дома. На крыльцо падает полоса света изоткрытой двери, на пороге стоит высокая полная женщина. Радостно машет руками ивосклицает густым голосом:

– Проходите, девочки! Милости прошу! А я уж не чаяладождаться!

Мы знакомимся. Бабе Паше далеко за семьдесят, но при этомона бодра, весела, говорлива – и, сразу видно, безумно рада гостям.

Валентина тащит на кухню какие-то сумки – надо думать, покая спала, она заезжала в магазин, потому что отправлялись мы с минимумом багажа,только с моим ноутбуком, – а я, сняв свое маскировочное пальто, сапожки и надевмеховые самодельные, страшно теплые тапочки, устраиваюсь в уголкебольшого-пребольшого кожаного дивана. У него несусветно огромные, потертые добелизны подлокотники и резное деревянное украшение на верху спинки. Еще тамимеют место быть полочки, на которых лежат кружевные салфеточки и стоятфарфоровые фигурки: узбечка, которая заплетает свои бесчисленные косички («Умосквички две косички, у узбечки двадцать пять!»), и лисичка с лисятами. Надиване лежат подушки, вышитые крестиком. На стене гобелен с оленями. Громоздкийгардероб с витражными вставками и адекватный ему буфет – такие называют«горкой». Комод, над которым висит тяжелое зеркало. На комоде бесчисленноеколичество флакончиков и коробочек от духов – пустых, так мне кажется. Причемдухи не какие-нибудь там французские, а «Красная Москва», «Сказка о цареСалтане», «Пиковая дама» и все такое. Не комната, а лавка древностей! Сто летне видела ничего подобного, полное впечатление, что я очутилась у своей бабули!У нее был точно такой же диван, в уголок которого я забивалась, пока онаготовила ужин. Она хлопотала на кухне, а я открывала книжку и забывала обо всемна свете в этой блаженной атмосфере уюта, покоя и безопасности.