Я давлю на виски еще сильнее. Зажмуриваюсь и изо всех силпытаюсь вспомнить… Лицо железнодорожника – черные глаза, расплывшиеся черты,усы, черные взъерошенные волосы, неопрятная щетина, из-за которой лицопочему-то кажется грязным. Конкретно не помню ничего – только общий очерк.Мрачный, пугающий, зловещий. Но почему-то в моей памяти с той же ночью связаночерк другого мужского лица, наклонившегося надо мной. При воспоминании о нем уменя в сознании возникает запах автомобиля, отзвук далекой музыки. Я дажеприпоминаю эту мелодию. Она часто звучит в моем любимом радио – «Радио 7 насеми холмах»… Ну да, это Марк Алмонд! «A lover spend», «Отвергнутый любовник» –одна из самых красивых песен, которые я знаю. У незнакомого мужчины, которыйвозникает в моей памяти одновременно с этой мелодией, четкие, даже резкиечерты, темные глаза, напряженно сошедшиеся к переносице брови, растрепанныерусые волосы. У него выбритые щеки и нет никаких признаков усов или бороды.

Может быть, это и есть Долохов? Может, он и в самом делеспас меня? Подобрал около путей, где я валялась… под насыпью, во рву некошеном,лежит и смотрит, как живая, в цветном платке, на косы брошенном, красивая имолодая! Подобрал, значит. Привез в Нижний. Попросил своих друзей присмотретьза мной, пока уехал по каким-то своим делам. А я в благодарность за спасениеобчистила его компьютер и вызвала пожарку. Черт… я ведь еще не знаю, чемкончилось дело с вызовом пожарной бригады!

Меня начинает потихоньку угрызать совесть. В принципе, моясовесть – существо дрессированное. Стоит на нее покрепче цыкнуть, как онавспоминает свое место. Вот и сейчас ее мгновенно утихомиривает следующийразумный довод: а почему Долохов не обратился, найдя меня, в милицию? Почемутайно привез в Нижний?

Лет пятнадцать назад я бы на полном серьезе допустила, чтоон настолько прельстился моей неземной красотой, что не в силах был со мнойрасстаться. Сейчас мое самомнение значительно потрепано минувшими годами, ямогу только мысленно возблагодарить Долохова за то, что он не сдал меня ментам.Иначе мне отродясь не отбрехаться бы от версии, которую, не сомневаюсь,преподнесли Лариса Дарзина и ее сообщник: кокнула-де случайного любовника, апотом с перепугу, потеряв голову, попыталась спрыгнуть на ходу с поезда – иубилась. То-то Лариса Дарзина смотрела на меня сегодня как на ожившегомертвеца! В ее понимании я таковой и являюсь!

Или таковым? Как применить это слово по отношению к женщине?Женщина – оживший мертвец? Или ожившая мертвец? Аналогичный лингвистическийприкол: женщина – большой молодец? Большая молодец? Или вообще – большаямолодица?!

Стоп, стоп, погоди. Стоит начать упражняться на темывеликого и могучего, как немедленно потеряешь всякую способность к логическомумышлению. А мне оно сейчас необходимо!

Вопросы плодятся и размножаются, как моль на старом шарфе,заброшенном в угол шкафа. Если версия об убийце Ярушкиной уже запущена вмилицию, значит, жена Пластова могла знать о моем существовании. Ведь кто-тосообщил ей об убийстве мужа. Кто-то вызвал во Владимир. После рассказаВалентины я не сомневаюсь, что странная мужиковатая женщина, которая оказаласьв одном купе со мной, была именно Ирина Пластова. И теперь понятно, почему онасмотрела на меня сущим зверем!

Понятно? А почему, собственно? Откуда она знала, что я – этоя? О да, конечно, проводница прочла вслух мою фамилию, но попутчица началадемонстрировать свою антипатию сразу, только увидела меня!

А может, я просто очень мнительна? На воре шапка горит, втом состоянии, в каком я находилась вчера, мне все казалось подозрительным. Насамом деле многое объяснимо элементарным хамством. Или стрессом, в котором онанаходилась, узнав о смерти мужа. А все демарши Пластовой против меня началисьпосле того, как прозвучала моя фамилия. Подсунутый мне мобильник. Попытка устроитьскандал и вызвать охрану. Она лезла из кожи вон, чтобы сдать меня в милицию,привлечь внимание к моей фамилии!

Секундочку. Но… если она знала, кто я, если ей сообщили, чтов убийстве ее мужа подозревается некая Ярушкина, зачем было именно что лезтьвон из кожи? Почему бы просто не подойти к проводнице, к начальнику поезда, кначальнику охраны, не позвонить во Владимир, в вокзальное отделение милиции ине сообщить, что в одном купе с ней – преступница? Зачем надо было устраиватьвесь этот спектакль?!

– Алена, ты что? – слышу рядом перепуганный голос. – Тебеплохо?

Открываю глаза и разгибаюсь. Оказывается, под гнетом своихбессмысленных размышлений я натурально согнулась в дугу.

– Ничего, просто голова разболелась, – бурчу, уворачиваясьот озабоченного взгляда Валентины. И вдруг до меня доезжает, что если моявчерашняя эскапада с пожаркой имела успех, то не кто иная, как моя новаязнакомая, расхлебывала заваренную мною кашу.

Совесть опять начинает пощелкивать зубками.

Лежать! Я еще пока не поняла, среди друзей или враговнахожусь! Пока надо затаиться и выжидать.

– Извини, я тебя тут бросила. Понимаешь, это звониласторожиха нашего дачного кооператива, – тараторит Валентина. – Мы с ней дружим.И я еще две недели назад обещала к ней приехать. Главное, позвонила изконсультации, сообщила, что буду сегодня. Я практически уже собралась ехать, атут эта Иванова, или как там ее…

Тактичность всегда была моим ярко выраженным качеством. Атакже мнительность и самокритичность. И поэтому я отчетливо слышу в словахВалентины подтекст: «А тут эта писательница Дмитриева, или как там ее…»

С одной стороны, я ее вроде спасла от ненормальнойдобывательницы зеленого очечника. С другой стороны, съела в доме весь зефир…

– Ой, Валентина, я прекрасно понимаю, – подхватываюсь я. –Все было чудно, классно, необыкновенно, замечательно, но мне, честно, уже пора.

Строго говоря, мне нисколько не пора. Время едва подбираетсяк шести вечера – день нынче просто резиновый. До рандеву с Долоховым еще тричаса. Появляться у него раньше времени у меня больше нет желания. И я знаюпочему! Кажется, появился шанс открыть еще одну его секретную папку. Похоже, янашла второе ключевое слово! Сейчас мне больше всего в жизни хочется включитьмой боевой ноутбук. Однако я не могу сделать это здесь! Неужели придется идтидомой?

Страшно. Прежде чем поговорю с Долоховым – страшно!

Господи, куда податься? Не хочу появляться ни у кого изсвоих знакомых. Не могу сейчас вести досужие разговоры, отвечать на никчемныевопросы.

– Погоди! – ловит меня за руку Валентина. – Ты решила, что ятебя выгоняю? Да брось ты! Это совершенно невозможно. Слушай, ты сегоднявечером очень занята?

– А что такое? – настораживаюсь я.