Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Со Светланой все было иначе. Она никогда не могла принести в жертву хорошим отношениям и миру между нами свои амбиции; всегда стремилась настоять на своем, все делала по-своему, чем бы это ей ни грозило в будущем и настоящем. Я не мог ее переупрямить при всем желании, поэтому она, видимо, никогда не считала меня настоящим мужчиной.
После ее ухода я скучал по ней как ненормальный, ходил сам не свой, мучился воспоминаниями о лучших днях нашей жизни. Мне казалось, это будет вечно. Но Милочка с каждым днем все больше отогревала мою душу, все глубже проникала в нее, и мне становилось все теплее в ее обществе. Забота о диковинном яйце и исследование его развития еще больше сближали нас.
День ото дня яйцо росло и тяжелело. Прикосновение к нему тоже становилось все более приятным, все более притягательным. Я мог часами сидеть, лаская его, и стал замечать, что Милочке это не по душе. Тогда я начал делать это в ее отсутствие или когда она спала. Она, разумеется, не могла не догадываться об этом, но молчала. А я уже не мог не общаться с ним таким образом, ибо это было превыше моих сил.
Я попросил Милочку построить по нашим записям графики изменения геометрических размеров и веса яйца.
— Смотри-ка, Костя, поперечники возрастают почти по прямой, а вес — по крутой кривой.
— Логично. Если средняя плотность его остается примерно постоянной, то масса и вес должны возрастать пропорционально кубу линейных размеров. Сегодня просчитаю и скажу, так ли это.
«Пить» оно стало много больше и еще интенсивнее. Если вначале оно весило чуть больше семисот граммов, то теперь, всего через тридцать дней наблюдений — более тридцати двух килограммов! При этом в длину оно достигло более шестидесяти сантиметров.
— Пора бы уже и нашему птенчику появиться, — говорила Милочка.
— А действительно ли птенчику? — спрашивал я.
— Да сколько же оно еще будет расти?
— Похоже, что это действительно динозавр.
Зазвонил телефон.
— Милочка, ответь, пожалуйста, я наношу точку на график.
— Да, слушаю Вас! Константина Саввича? Минуточку, сейчас подойдет. Костя, это тебя, — она протянула мне трубку.
— Да, Панчук слушает! Ты, Артем? Здравствуй, сынок, рад тебя слышать. Да. Пассия? Нет, жена. Очень серьезно. Не скорее, чем у мамы новый муж. Как ты можешь? Как ты смеешь так говорить! Не мне перед тобой отчитываться. Почему ты так говоришь? Стыдно! Ты хорошо ее знаешь с детства. Это Людмила Григорьевна Белаш, Маринина мама. Это наше дело, Артем. Уже месяц с лишним. Напрасно ты так думаешь, я никогда ни от кого не скрывал. Да, Коля звонил, но мы об этом просто не говорили. У нее своя квартира, а у меня своя! Как сочтем нужным, так и поступим, это дело только нас двоих! Как там малыш? Поцелуй его за меня. До свидания! Привет всей твоей семье!
— Что, уже допрашивают?
— Никто не смеет меня допрашивать!
— Видишь, Костя, я же тебе говорила, что будут неприятности…
— Никаких неприятностей! Мы пока еще никому не подотчетны!
— А когда будем подотчетны? Когда стареть начнем? Тогда тебе будет отказано в помощи или будет предложено оставить меня, не так ли?
— В какой помощи? Разве что мне откажешь ты? Пока ты мне не откажешь, я ни в чьей помощи не нуждаюсь, ясно?
— Спасибо, Костя. Но мне все же неприятно иметь врагов в лице твоих сыновей.
— А твоя Марина? Она ведь тоже не сегодня-завтра узнает. Что ты ей скажешь?
— Она уже все знает, Костя. Я сама ей позвонила и обо всем рассказала.
— И как она? Обиделась, что траур не выдержала?
— На удивление — нет. Помолчала немного, а потом сказала, что рада, что я теперь не одинока. Обещала сама тебе написать. Ей, разумеется, обидно. Но она рада, искренне рада. Теперь у нее не будет болеть душа, что бросила здесь меня на произвол судьбы.
— Зачем же так? А может быть, она просто рада, что ты нашла второе счастье?
— Не думаю. Все дети эгоисты…
Через сорок два дня яйцо уже весило сорок килограммов и в длину достигало девяноста пяти сантиметров. После этого с каждым днем оно росло все медленнее, но воду впитывало не менее интенсивно.
— Похоже, что скоро появится птенчик. Костя, тебе не страшно?
— А почему мне должно быть страшно?
— А если он вылупится и пожрет нас? Представляешь, громадина?
— Да кем бы он ни был, он все же будет младенец!
— А младенец-крокодильчик? Он такой же свирепый, как и его взрослые родители!
— Но он же маленький! С ладонь величиной, не более!
— Только и всего.
— Ничего, поживем — увидим. Не может быть, чтобы это был какой-то монстр — не было бы так приятно гладить яйцо.
— Может, в этом и есть его коварство?
— Так можно что угодно опорочить.
На пятьдесят шестой день вес и размеры яйца стабилизировались окончательно. Не переставая «пить», яйцо, достигнув веса семидесяти двух килограммов и длины одного метра двенадцати сантиметров, больше не росло. Его температура несколько снизилась, но чувствовалось, что оно продолжает активно жить. В дневник наблюдений мы с некоторых пор стали заносить не только данные измерений, но и наши впечатления. Мои становились все более нетерпеливыми, а Милочкины — наоборот, все более сдержанными.
На случай, если птенец проклюнется ночью, мы, ложась спать, оставляли открытыми двери в спальне и в детской. А чтобы не пропустить это событие днем, мы пошли на уловки на работе. Милочка организовала свой рабочий день так, чтобы работать по вечерам, а я — наоборот, с утра. Мы томились в ожидании, а яйцо словно испытывало наше терпение, оставаясь в одной поре.
— Пусть бы уже вылуплялся кто угодно. А то так, ни дела, ни работы.
— Не спеши, Костя, еще не известно, сколько хлопот нам этот птенец потом доставит.
— Только не нужно пророчествовать, Милочка! Жизнь покажет.
Наш разговор прервал телефонный звонок. Было начало одиннадцатого вечера. Я решил, что это Коренцовы с каким-нибудь предложением на завтра и снял трубку.
— Алло!
Трубка молчала, но чье-то дыхание было ясно слышно.
— Да говорите же, наконец, не то я положу трубку и выключу телефон!
Послышался тяжкий вздох, а потом елейный голосок Светланы.
— Здравствуй, Костя. Как поживаешь?
— Спасибо, Света. Пока на жизнь не жалуюсь, а что?
— Да, так… соскучилась. Решила поинтересоваться твоим житьем-бытьем. Что у
